| В далеких краях, среди лесов и озер, жил ящер по имени Ермила. Был он молод да здоров, размером со слона, да еще с длиннющим гребенчатым хвостом. Вот уж страшилище так страшилище. Но, что самое любопытное, на спине у него были маленькие перепончатые крылышки. Распустит, бывало, крылышки, примется ими размахивать, все машет-машет и глядь — тр-р-р-р уже полетел. Вот таков был Ермила.
Надо сказать, что при всей своей силище был он неимоверно ленив, до того ленив, что прокормить себя толком не мог. Возьмется в погожий денек птиц в небе ловить — все без толку, они в разные стороны от него разлетаются. Примется дичь лесную гонять, а догнать не может — лень не пускает. Надумает рыбу в реке или в озере добыть — тоже попусту. Вот так и жил впроголодь, травой да водорослями перебивался.
Как-то раз поутру отправился Ермила пропитание себе подыскать. Шел лесами, шел лугами, да вдруг за рекой, на пригорке деревню увидал. Деревенька небольшая, всего-то несколько дворов, но богатая: избы крепкие, нарядные, в садах утопают, из коровников на овинов скотина голоса подает. Поглядел Ермила на все это хозяйство, людям позавидовал да решил ближайшей же ночью к ним наведаться, чужим добром разжиться. Спрятался в лесу, темноты дождался, подобрался к деревеньке, коровник разворотил, одну корову в чащобу уволок. Съел ее, и до того ему говядинка парная понравилась, что не удержался он, следующей ночью залез в то же самое подворье, еще одну корову добыл. Вот ест он, свеженьким мясом лакомится, все облизывается да причмокивает, от удовольствия глаза закатывает, да только одного не ведает, что живет в деревеньке кузнец по имени Дементий, и что в этот самый час Дементий в кузнице трудится, палицу выковывает, да палицу не простую, а здоровенную, чтобы ночного вора образумить.
Ермила тем временем добычу свою доел, отоспался, а следующим вечером вновь на промысел отправился. Только к деревеньке подобрался, хотел было забор-то проломить, а Дементий тут как тут.
— Стой, — говорит, — зверюга! Не смей хозяйство разорять!
— Тоже мне, силач нашелся, — смеется ящер. — Вот попадешь мне на зубок — по-другому заговоришь.
Тут он забор сломал, пасть разинул, хотел было кузнеца схватить, да не тут-то было. Дементий палицей размахнулся да по носу его хрясть!
Чего-чего, а уж такого оборота Ермила не ожидал. На задние лапы сел, глазами хлопает, да ничегошеньки перед собой не видит — только круги какие-то плывут, искорки мелькают, а в ушах колокольчики-бубенчики звенят, так и заливаются.
Но вот колокольчики утихли, круги перед глазами рассеялись, искорки погасли, и вновь Ермила кузнеца увидал. А тот время зря не теряет, здоровенную цепь из сарая тащит да приговаривает:
— Вот сейчас на цепь тебя посажу, будешь в хозяйстве трудиться. Уж я-то тебя и землю пахать научу, и к делу кузнечному приспособлю.
— Не хочу землю пахать и в кузнице работать не желаю, — отвечает Ермила да потихонечку к лесу пятится.
— Мало ли что не желаешь. Будешь у меня к труду приучаться. Не годится воровством да разбоем жить, — отвечает Дементий, а сам уже цепь Ермиле на шею прилаживает.
Тут ящер повернулся, хотел было в лес убежать, да только кузнец-то не пускает, за хвост крепко ухватил, обратно на подворье тащит.
Что делать Ермиле, куда деваться? Заревел он, крылышками затрепетал, в небо поднялся да Дементия с собой уволок. Как ни пытался с хвоста его сбросить, все напрасно, так вместе с ним и улетел.
Вот летит он в облаках и думает, как бы от непрошеного ездока избавиться. А ездок-то слазить с Ермилы и не собирается, потихонечку-полегонечку с хвоста на спину к нему перебрался, а потом и вовсе шею оседлал.
Ящер рычит, головой туда-сюда крутит, от кузнеца освободиться норовит, а тот лишь посмеивается да приговаривает:
— Образумься, — говорит, — одумайся. Сколько ни летай, а на землю все одно возвратишься. Уж я-то теперь от тебя не отстану, к хозяйству приобщу, к всякой работе приучать буду.
— Не бывать тому, — злится Ермила — Мы еще посмотрим, кто кого! Вот к дядьке моему наведаемся, уж он-то управу на тебя найдет.
— К дядьке? — удивился Дементий. — К какому такому дядьке?
— А вот сейчас и увидишь.
Тут Ермила подлетел к какой-то старой крепости, стоявшей на вершине холма, плюхнулся на землю возле главных ворот и что было мочи возопил:
— Дядюшка! Дядюшка Зенон, где ты? Помоги мне от злодея оборониться! Он меня обижает!
Ворота приоткрылись, и вышел из них старичок. Старичок, вроде бы, как старичок, все-то в нем людское, привычное, вот только глаза необычные, какие-то страшные — одним словом, змеиные глаза, да и только.
— Дядюшка, ты ли это? — удивился Ермила. — Как же это ты умудрился облик-то человеческий принять?
— Об этом потом расскажу, — отвечает старец. — А сейчас поведай, Ермилушка, зачем пожаловал.
Тут ящер заплакал, зарыдал и с обидой в голосе говорит:
— Вот погляди, дядя Зенон, на того злодея, что на шее у меня пристроился. Он мне покушать вволю не давал, он меня по носу стукнул, он грозился, что землю пахать на мне будет да еще в кузнице работать заставит!
— Нешто покушать вволю не давал? — удивился старец.
— Не дава-а-а-л, — хнычет Ермила.
— И по носу стукнул?
— Стукнул, — жалуется Ермила.
— Больно стукнул или так себе?
— Бо-о-о-льно! Бо-о-о-льно! — твердит Ермила, а сам рыдает пуще прежнего.
Старичок племянника слушает, по голове его поглаживает, все жалеет да успокаивает, на кузнеца с укоризной поглядывает.
— Ай-ай-ай, — говорит, — и откуда же в тебе, мил человек, столько жестокости, столько злости взялось? Нешто можно дитятю малую обижать?
— Дитятю? — удивляется Дементий. — Ничего себе дитятя, зверюга кровожадная.
— Ну вот, мил человек, опять ты за свое, — вздыхает старичок, — никак понять меня не желаешь. А коли так, то послушай, что я тебе сейчас скажу.
Тут он снял с шеи висевший на цепочке медальон, открыл его и достал крохотную-прекрохотную книжицу. Полистал книжицу, нашел нужную страничку, потом указал пальцем на Дементия и вслух, громко и отчетливо прочитал заклинание. Стоило ему это сделать, как Дементий тут же с Ермилиной шеи свалился и обратился в высокий, вросший в землю железный столб.
То-то обрадовался Ермила, то-то развеселился, принялся вокруг столба плясать, ножищами топать. А дядюшка тем временем ворота открывает, племянника в крепость обедать зовет.
Надо сказать, что дядюшка Зенон от рождения змеем был, но не простым змеем, а колдовским. И не случайно с самого детства, сызмальства пристрастился он к нечистому делу, с годами в чернокнижных премудростях изрядно преуспел, а на склоне лет до того изощрился, до того исхитрился, что сумел человеческий облик принять.
С давней поры жил он в своей крепости, никого к себе не пускал — все боялся, как бы кто колдовские секреты у него не похитил. А секретов было предостаточно, одни заклинания чего стоили. Было у него заклинаний этих превеликое множество, почти на любой случай жизни, и записаны они были в той самой книжице, которую он против Дементия употребил. Вот, к примеру, надо Зенону супчик приготовить. Так он достает книжицу, находит нужную страничку, заклинание тихонечко прошепчет и — р-раз! — суп уже готов, причем без воды, без огня, сам собой сварился. Дров наколоть или печь истопить — то же самое. Не жизнь, а одно удовольствие! Так и жил он себе преспокойненько, делом своим колдовским занимался, кабы не прилетел к нему племянничек.
Так вот, повел Зенон Ермилу в трапезную, сам в уголочке сел, книжицу полистал, под нос себе что-то нашептал — и тут же неведомо откуда два жареных быка появились, с десяток гусей, фаршированных яблоками, бочка вина. Племянничек яства эти оком окинул, мигом все смолотил, облизнулся, добавки просит. Зенон — снова за книжицу, добавку сотворил: пять баранов, тушенных с овощами, двух отварных осетров, огромный пирог пудов этак на восемь да бочонок пива.
Наконец-то накормил гостя, спать уложил, а сам, не мешкая, опять за чернокнижные опыты принялся. Спустился в подземелье, над огнем колдует, баночки да скляночки открывает, пузырьки откупоривает, всякий настой да зелье, порошки да травки из них извлекает, вместе все замешивает, заклинания твердит. Только в дело вошел, только в хитросплетения мыслей углубился, как вдруг слышит рев наверху. "Дядюшка, есть хочу! — ревет племянник, да так, что вся крепость трясется, того и гляди развалится. Полдничать пора! С голода помираю!"
Делать нечего, пришлось все бросить да в трапезную подняться, Ермилу кормить. Пополдничал Ермила, снова спать завалился, а через часок-другой опять дядюшку зовет. И так каждый день, каждую ночь, все одно и то же. Терпел Зенон неделю, терпел другую, терпел третью, а на четвертую и говорит:
— Не пойму я, Ермилушка, отчего ты прожорливый такой. То и дело от опытов меня отвлекаешь, прямо напасть какая-то!
— С дороги устал, — отвечает племянник, — проголодался. Да и возраст у меня такой, что организм растет, питания требует. Ты, дядюшка, вместо того чтобы скаредничать да куском хлеба меня попрекать, покормил бы хоть разок мяском свеженьким, живым, а то все жареное да вареное — надоело уже.
— Вот чего не могу, того не могу, — отвечает дядюшка. — Заклинаний таких еще не придумал, чтобы живое существо сотворить. День и ночь бьюсь, а все попусту.
— Плохо, — с сожалением в голосе говорит Ермила. — Может быть, прилежания, усердия тебе не хватает? Ты уж постарайся, дядюшка, не ленись больно мне мяска живого поесть хочется.
— Это дело не простое, — объясняет Зенон, — не скорое. А ежели тебе и впрямь невтерпеж, так вокруг крепости леса бескрайние, и дичи в них предостаточно.
— А кто же дичь эту для меня добудет?
— Сам и добудешь.
Поразмыслил Ермила да поутру на охоту отправился. Все вокруг исходил, и оленей, и косуль встречал, да только поймать не сумел. Набрел на большущий муравейник, целиком его проглотил, но ни капельки не наелся, лишь аппетит еще больше нагулял. Вернулся в крепость, рев поднял пуще прежнего, в который раз мяса свежего просит. А Зенон для Ермилы и так и сяк старается, да все угодить не может — больно уж привередливый, больно разборчивый племянничек стал. Что ему ни приготовь, что ни подай — все на скудность пищи жалуется, все упреками дядьку изводит.
Но и это не все! Как-то раз после ужина, перед сном, задумался Ермила, умолк, а потом этак томно вздохнул и говорит:
— Мысль у меня есть, дядюшка. А отчего бы не жениться мне? Так что ты особо не мешкай, невесту мне подбирай…
Зенон помалкивает, а сам думает: "Этого еще не хватало. Тут одного не прокормишь, а уж вдвоем-то они меня из собственного дома выживут".
А Ермила оглоблей в зубах ковыряет, глазищи на дядьку таращит да мысль свою продолжает:
— Ты мне не просто невесту найди, а красавицу, да знатного рода, чтобы всем на зависть.
— Может быть, царскую дочь тебе? — спрашивает Зенон, да этак с ехидцей, насмешливо.
— И то неплохо, — соглашается Ермила. — Дело стоящее. Ты умом-то пораскинь, дядюшка. Коли я у царя в зятьях буду, так неужто он меня не прокормит?
Тут Ермила зевнул, на бок увалился и дал храпака, а Зенон, недолго думая, огромным орлом оборотился да пустился в дальний путь, все для племянника старается.
К полуночи в столицу прилетел, вокруг царских теремов кружит, все в окна заглядывает, дочку царскую выискивает.
Нашел-таки, разглядел. Вот она, царевна, на пуховых перинках-подушечках в кружевной рубашечке спит себе, почивает. "Хороша невеста, глаз не оторвать, — думает Зенон, — для Ермилы сгодится". Тут он через окно в спальню забрался, схватил царевну и был таков.
К утру возвратился в крепость, невесту Ермиле принес, а она — вот незадача! — замуж идти за него отказывается. И так и этак упрашивали — все попусту!
Не стерпел Ермила, рассердился, на дядюшку с обидой поглядывает.
— Что же это за невеста, — спрашивает, — коли она идти за меня не хочет? Зачем ты ее принес-то?
— Ты уж извини, — оправдывается Зенон. — Видать, ошибочка вышла.
— Ничего себе ошибочка! — возмущается племянник. — Как же мне теперь зятем-то царевым стать? Ты, дядюшка, об этом подумал?
— Ой, и не говори, — сокрушается Зенон. — Не подумал! Теперь, видно, придется царевну уговаривать, пока не согласится.
— И то верно, — поддакивает Ермила. — Ты ее привез — ты и уговаривай. Да терпением запасись. Ты ей и нарядов, и сластей, и подарков всяких раздобудь — глядишь, и одумается.
С этого дня Зенон окончательно потерял покой. Мало того что племянник на шее сидит, так еще и царевне угождай.
Спустится, бывало, в свое подземелье, целый день колдует, наряды для царевны творит, потом наверх тащит, примерить просит, а она к ним и прикоснуться не желает. Ермила же, как узнает об этом, сразу дядьке упрек: "Наряды никудышные, коли невесте моей не подошли. Ленишься ты, дядя Зенон, усердия не проявляешь".
Зенон снова под землю, всяких шкатулок да ларцов, ожерелий да перстней наколдует, а царевна к ним и не притронется. Ермила же опять его нерадивостью корит. И так каждый день, одно и то же. Не жизнь у Зенона стала, а сущая каторга! Но и это еще не все.
Как-то раз среди ночи приснился ему страшный сон, будто бы костлявая старуха с косой к крепости подошла, будто бы в ворота стучится. Проснулся Зенон в холодном поту, прислушался — тишина кругом. Спустился во двор, к воротам подошел — тоже тихо. Ворота приоткрыл, наружу выглянул и там никого нет.
Постоял он возле ворот, а успокоиться-то никак не может, не в силах с чувством страха совладать. Сам не поймет, в чем тут дело. Еще раз прислушался, и почудилось ему, будто бы издалека, из-за гор, конский топот раздался. Да-да, конский топот, причем топот-то тяжелый, гулкий — видно, и конь силен, и всадник на нем не из легких.
Оборотился колдун летучей мышью да на звуки конских копыт полетел. Недолго летел, увидел воина на коне, принялся вокруг него круги выписывать Кружил-кружил, а потом сел у дороги на дерево и спрашивает:
— Как звать тебя, удалец?
— Гордей, — отвечает воин.
— А кто ты такой? Куда путь держишь? По какому такому делу в наши края наведался?
— Царский богатырь я, — отвечает воин. — Надобно мне царевну разыскать да в отчий дом вернуть, а того злодея, что похитил ее, — в железах в острог заточить.
— Ну что же, дело не простое, — смеется Зенон.
— Не простое? — переспрашивает богатырь. — Это почему же?
— А вот послушай, что я скажу, и сам поймешь, почему.
Тут он открыл свою книжицу да прочитал заклинание, чтобы Гордея, как и Дементия, в железный столб превратить. Прочитал, а проку-то нет! Богатырь как ни в чем не бывало едет себе дальше и в ус не дует. Лишь кольчуга на нем словно колокольчик зазвучала, серебряным звоном на заклинание отозвалась.
"Вот те на! — думает колдун. — Кольчужка-то, видать, не простая. Не иначе как волшебная, от всякой напасти богатыря бережет". Испугался Зенон, в воздух поднялся да обратно в крепость полетел. Возвратился, тут же давай Ермилу будить.
— Поднимайся, — говорит. — Беда пришла! Видно, придется царевну родителю возвратить.
— Как возвратить? — удивляется Ермила. — Не бывать тому!
Как ни старался дядюшка племянника вразумить, да так и не вразумил. Уперся Ермила — и все тут! Спорили-спорили они, а в конце концов порешили на том, что Зенон царевну в высокие горы отнесет, да в пещере спрячет, да вход в пещеру здоровенным камнем закроет.
Тут Зенон снова за книжицу, дочку царскую в золотую куклу превратил, сам волчье обличье принял да с куклой в зубах к горным вершинам поспешил.
Вот бежит он лесными дорожками, ущельями пробирается, поторапливается, а Гордей тем временем уже к крепости подъезжает. Подъехал, в ворота стучит да покрикивает:
— Эй, хозяин, открывай по-хорошему! Не то ворота сломаю!
Ермила из окна высунулся, непрошеного гостя оглядел да как рявкнет:
— Ишь чего захотел! Может быть, тебе еще и дочку царскую отдать? Видишь железный столб, что у ворот стоит? А ведь раньше не столб, а добрый молодец был, все силой со мной тягался.
Осерчал богатырь, ворота вышиб да принялся ящера по крепости гонять. Мечом здоровенным размахивает, все на своем пути крушит-ломает, Ермилу изрубить норовит. А тот тоже не промах, пару раз Гордея подкараулил да из-за угла оглоблей огрел. Бились они бились, да всю-то крепость разворотили, до основания ее порушили. Видит Ермила, что дело плохо, деваться некуда, так он крылышки свои распустил и — тр-р-р-р — в воздух взлетел, вслед за дядюшкой в горы подался.
А богатырь развалины оглядел, пот со лба вытер да пошел к речушке, что неподалеку текла, водицы испить. Реченька чистая, прохладная, а журчит-то, что горлица воркует. Напился Гордей, напоил коня да искупаться решил. Снял с себя кольчугу, разделся, в воду зашел. Вот купается он в свое удовольствие, в волнах нежится, но одного лишь не ведает, что Зенон-то, царевну в горы упрятав, уже обратно идет.
Возвращается Зенон и вдруг видит, как богатырь из реки выходит. А кольчужка-то его вместе с одеждой на берегу лежит. Обрадовался колдун, тут же книжицу свою достал, подходящее заклинание нашел да мигом Гордея и его коня в железную башню обратил. Да башню высоченную, аж до самых облаков. "Вот и новое жилье, — думает, — взамен порушенной крепости". Вокруг башни обошел, со всех сторон ее разглядел, потом о кольчуге волшебной вспомнил, хотел было ее забрать, да только — вот беда! — куда-то пропала она, словно никогда ее здесь и не было. Удивился колдун, все вокруг осмотрел, все обшарил, да так и не нашел ее, так и не понял, куда она подевалась.
Скоро и Ермила к дядюшке вернулся, в башню залез, зажил у него на хлебах в свое удовольствие, а о женитьбе больше и речи не заводил.
Все бы хорошо Зенону: и Дементия одолел, и Гордея сгубил, и от царевны отделался. Но отчего же на сердце неспокойно? Отчего тревога гложет, словно червь какой, словно язва в груди?
Хмурится колдун, лоб свой морщинит, все об одном и том же думает, который день сам не свой ходит. Думал-думал и догадался-таки. Догадался, что сын у богатыря есть, что рано или поздно он сюда, к железной башне придет, что отца в беде не оставит.
И впрямь, не ошибся колдун. Был у Гордея сын, молодой, но знатный охотник по имени Василий. Не дождался охотник возвращения родителя своего, как-то поутру лук да колчан на плечо повесил, хлеб да сало в котомку положил, попрощался с матушкой и в путь-дорожку пустился.
Шел день, неделю, месяц, на ночлег в лесах останавливался. Вот однажды вечерком нашел место посуше, набрал в котелок родниковой воды, иван-чай заварил. Поужинал, сел у костра поудобнее, дремлет себе да к лесным шорохам прислушивается. Вот мыши в темноте шуршат, вот филин вдалеке ухает, вот ветерок по верхушкам деревьев прошелся.
Все как обычно, но вдруг почудилось Василию, будто бы тонюсенький голосок рядом раздался, будто бы хихикает кто. Приоткрыв он глаза и здоровенную кедровую шишку возле своих ног приметил. А шишка спелая, орехов полна. Орехи крупные, маслянистые да душистые, на вкус приятные.
"Кто же это обо мне позаботиться решил? — думает охотник. — Надо бы узнать". Взял он ломтик сала, кусочек хлеба, на палочку насадил, над огнем поджарил, а потом палочку с таким вот угощением возле костра в землю воткнул.
Сам глаза закрыл, спящим притворился, но время от времени из-под бровей посматривает. Минуту-другую ждал и дождался — из-за пенька человечек выглянул, да человечек-то крохотный, размером примерно так с зайца. Выглянул, к костру подкрался, крошку хлеба отломил, кусочек сала отгрыз. Тут Василий не выдержал, рассмеялся, а человечек угощение хвать, в кусты шнырь и был таков.
Но вот наступило утро; охотник наш пробудился, иван-чай допил и снова в путь. Не успел и нескольких шагов пройти, как вдруг услышал чьи-то жалобные крики, да голосок-то вроде знакомый — не иначе как того самого человечка, что среди ночи с гостинцем приходил.
Тут Василий лук с плеча снял да на голос бегом. Видит, как огромный черный лис лапами под корягой землю разрывает, а оттуда, из-под коряги, крики-то как раз и доносятся. Василий, не мешкая, стрелу из колчана выдернул, тетиву натянул, зверю прямо в голову метит.
Обернулся лис, испугался да как завопит:
— Не убивай меня, охотник! Пощади! Я тебе за это тайну открою, расскажу, где алмазная россыпь в горах укрыта.
— Не надо мне драгоценностей твоих, коли ты человечков лесных губишь!
— Да на что тебе людишки эти? — удивляется лис. — Что в них проку-то? А вот алмазная россыпь — другое дело, на дороге не валяется.
Умолк лис, ответа ждет, а охотник тетиву спустил да лисью голову к коряге стрелой и пригвоздил.
Тут человечек из своего жилища выбрался, следом за ним — женушка его да трое детишек мал мала меньше.
— Спасибо тебе, — говорят, — что от разбойника избавил, что жизнь человеческую на богатство не променял. Теперь мы перед тобой в долгу, и ты, охотник, в каждом деле на нашу помощь рассчитывай.
— Мне бы батюшку родного найти, из беды вызволить, — отвечает Василии, — да царевну разыскать.
— Ну что же, дело это, видно, не легкое, а потому придется нам по здешним лесам прогуляться, что и как разузнать.
Тут глава семейства наказал жене и деточкам дома сидеть, возвращения его дожидаться, а сам в глубь леса пошел. Василий — следом.
Прошлись они, местный народец расспросили и узнали, что за беда с Гордеем, отцом Василия, приключилась. Кроме того лесные человечки рассказали им, что колдовская сила Зенона сокрыта в том самом медальоне, который он всегда при себе носит.
Но самое главное, что удалось узнать Василию, — это судьбу волшебной кольчуги. Оказалось, что человечки тайком от колдуна ее в ручей уволокли, чтобы она злодею не досталась.
Забрался молодец в ручей, кольчугу достал, отцовскую вещь сразу узнал. "Ну что же, — думает, — теперь дело за мной. Пока колдуна не порешу, кольчугу с себя не сниму". Тут он ее на себя надел, помощников своих маленьких поблагодарил да прямо к Зенону и направился.
Подошел к башне, хотел было в дверь войти, а она заперта. Тогда, недолго думая, взял да по стене полез. Добрался почти до самого верха, до окошка, вовнутрь башни заглянул и увидел большую комнату. В комнате Зенон на лавке сидит, а рядом с ним Ермила спит-похрапывает. Зенон Василия приметил и говорит:
— Пришел-таки, добрый молодец? Я ведь давно тебя жду. Хороша у меня железная башня, так теперь будет к ней еще и башенка.
Тут он хотел было книжицу из медальона достать, а Василий в окно влез, на пол с подоконника спрыгнул и колдуну в ответ:
— Не трудись попусту, все одно меня не погубишь, я кольчугу-то отцовскую неспроста надел.
— Но и тебе меня не одолеть, — смеется колдун. — Ни стрелой, ни мечом меня не возьмешь.
— Не одолеть, говоришь? А коли я у тебя медальон отберу? Тогда что?
Умолк колдун, испугался, съежился, а потом вдруг с лавки вскочил, к окну подбежал да из башни и выпрыгнул. Выпрыгнул, вороном оборотился, прочь полетел, все дальше и дальше уходит. А Василий сразу к окну. Стрелу послал да цепочку, что на шее у ворона болталась, и перебил. Соскользнула цепочка, к земле полетела, а вместе с ней и медальон с книжицей. Ворон вокруг кружит, пропажу свою клювом подцепить норовит. А добрый молодец снова за лук. Вторую стрелу пустил да ворону в самое сердце угодил.
Рухнул ворон в реку, а башня задрожала, затрещала и на мелкие кусочки рассыпалась. Охотник наш с высоты на землю упал, ударился крепко и расшибся бы насмерть, кабы волшебная кольчужка его не уберегла. Только на ноги встал, глядь — рядом отец цел и невредим, здесь же и конь его. Здесь же и кузнец Дементий, и Ермила.
Взревел Ермила, хотел было сбежать, но не тутто было, Дементий крепко за хвост ухватил, а Гордей за загривок держит, с места двинуться не дает. Как ни крутился ящер, как ни вертелся — все напрасно.
А трое удальцов оседлали его, коня ему на спину поставили да повелели в горы лететь, чтобы царевну из заточения вызволить. Недолго летели, до пещеры добрались. Богатырь с ящера слез, камень отодвинул, а там, под горой, царевна живая и невредимая сидит, избавителей своих дожидается. Слава Богу, спасли дочку царскую да в обратный путь.
Вот уже и в столицу вернулись, прямо возле царских теремов на землю-матушку опустились. Тото переполох вокруг поднялся, то-то суета! Народ на Ермилу дивится, собаки лают, стража царская с пиками да секирами к нему подступает.
Но вот царю о возвращении царевны доложили. Так он тут же все дела бросил, из хором своих выбежал, любимую доченьку обнимает да целует. До того обрадовался, что Ермилу-то сразу и не приметил. А зверь ему на ухо как рявкнет, да так, что у царя-батюшки от неожиданности ноги подкосились.
— Господи, — говорит, — откуда же зверь-то такой взялся? Это что же получается, доченька, ты на нем, что ли, и прилетела?
Тут Гордей слово взял, все как есть доложил. А царь его выслушал, похвалил, потом Василия с Дементием расспросил да повелел всех троих к наградам представить. Потом в трапезную их позвал, пир горой учинил.
Попировали удальцы, царя за награды, за угощение поблагодарили да по домам разошлись. А Дементия и Ермилу с собой забрал.
Возвратился кузнец домой. Вернулся к семейству своему, к жене, деточкам да старикам-родителям. Родители счастливы, жена на радостях всплакнула, а уж деточки-то со всех сторон его облепили, да развеселились, расшалились, да от папеньки ни на шаг. Скоро и народ со всей деревни пришел с Дементием повидаться, на ящера летучего поглядеть.
А Дементий перво-наперво кол огромный из цельного дуба вытесал да посреди двора в землю вбил, Ермилу на цепь посадил. С той поры Ермила ко всякому труду приучался. Он и землю пахал, и воду таскал, и дрова из леса носил, и подковы ковал.
Через год-другой до того в кузнечном деле преуспел, до того молва о нем добрая пошла, что даже из соседних деревень люди приходить стали. Кому плуг почини, кому петли для ворот сделай, кому лошадь перекуй всякого дела хватает. Весь в работе Ермила, для людей старается, но и народ к с нему с добром: кто пирог несет, кто ковригу, кто капусты целый воз А в студеную пору как-то собрались деревенские бабульки вместе да теплую шерстяную попону ему связали.
Стал Ермила добрым и кротким, даже дети перестали его бояться, по праздникам к нему с гостинцами приходили. Но больше других о Ермиле заботилась Машенька, младшая доченька Дементия. Она ему и вкусный кусочек принесет, и молочка парного, она и сказочку ему перед сном расскажет, и ласковым словом одарит. Вот такая была у кузнеца доченька.
Как-то раз в разгар масленицы пошли дети на санках с горок кататься. Только за околицу вышли — вдруг волчище откуда ни возьмись. Схватил Машеньку и в лес поволок. Испугались дети, на помощь зовут, а волк-то все быстрее и быстрее уходит.
Народ из деревни высыпал Кто с топором, кто с дубьем, да только догнать-то серого разбойника не могут. Пропала бы Машенька, кабы не Ермила. Как услышал он о том, что с ней приключилось, до того разъярился, с такой силой вслед за волчищей рванул, что и цепь железная его не удержала, оборвалась, словно нитка. Догнал волка, Машеньку у него отобрал, а самого злодея за хвост ухватил, раскрутил да запустил далеко-далеко, аж за самый горизонт.
Успокоил Ермила Машеньку, в щечку поцеловал, по головке лапищей своей погладил да родителям отнес. Вот уж радость-то была, вот уж праздник! Со всей деревни народ к Ермиле повалил.
Каждый его благодарит, каждый гостинцем одаривает, каждый здоровья желает.
Но вот день к концу подошел; стемнело, и люди по домам разошлись. А Ермила в своем сарае попоной укрылся да спать лег. Пришла к нему перед сном Машенька, сказочку рассказала, побаюкала, песенку спела.
И уснул Ермила под колыбельную, и приснился ему сон. Вот идет он будто бы по заснеженному полю: все вокруг белым-бело, вьюга метет, ветер так и свистит. Вдруг видит Ермила, как через поле, через сугробы. Дед Мороз шагает. Да-да, тот самый Дед Мороз, о котором Машенька в сказках своих рассказывала. Ермила с ним поздоровался, а тот ему в ответ, да зычно, раскатисто:
— Здравствуй и ты, добрый человек!
— Человек? — удивляется Ермила. — Да еще и добрый?
— Да! Человек! — отвечает Дед Мороз.
Улыбнулся Дед Мороз, рукой на прощание махнул и дальше пошел, а Ермила стоит посреди поля, задумался, да понять ничего не может. Вдруг видит, как на белогривой тройке следом за Дедом Морозом внученька его Снегурочка едет.
— Здравствуй, Снегурочка! — говорит Ермила.
— Здравствуй и ты, добрый человек! — молвила Снегурочка да вслед за дедушкой своим поспешила.
Удивился Ермила больше прежнего, дальше пошел и у опушки соснового бора лесных человечков повстречал. Те ручонками ему машут, доброго здоровья желают, не иначе как добрым человеком его величают.
Вот такой удивительный сон снится Ермиле. А между тем ночь к концу идет, небо светлеет, на Востоке зорька горит-разгорается. Петухи поют, коровы голоса подают, деревенский народ с печей да полатей слезает, за хозяйство принимается.
И Дементий встал да пошел первым делом Ермилу завтраком накормить. Вот заходит он в сарай, а там — о Господи! — добрый молодец под попоной спит, а вокруг него чешуйчатая шкура от ящера разбросана. Дементий, недолго думая, шкуру собрал да в подпол спрятал, а молодцу новую, нарядную одежду принес. Дождался пробуждения его и спрашивает:
— Как звать тебя?
— Ермила, — отвечает молодец.
— Так знай же, Ермила, что отныне ты мне и жене моей сыном приходишься, а детям моим — братцем. Так что одевайся, сынок, да пойдем скорее в дом — завтракать пора.
Пришел Дементий домой, сына привел; братья и сестры Ермилу встретили ласково, обнимают, а матушка целует да к столу зовет. Но больше всех счастье Машеньке — ведь это она ему и песенки колыбельные пела, и сказки рассказывала.
Вот такая история приключилась с Ермилой. Зажил он в семье кузнеца, был он заботливым сыном, добрым братом и работником хоть куда.
А шкура от ящера так в подполе и осталась, так и лежала там, пока мыши ее в труху не изгрызли.
|
