В тот же день Сане не удалось поговорить с моим папой – папу вызвали на студию телевидения. Назавтра в школе меня остановила Наташа и стала взахлеб говорить о бабушке, которую, оказывается, звали Глафира Алексеевна. – Ты знаешь, Глафира Алексеевна так здорово разбирается в футболе. Мы пару часов тренировались, а потом пили у нее дома чай. Я понял, что Наташа изменила свое мнение о странной бабушке. – Глафира Алексеевна очень огорчилась, что ты не остался на тренировку. Ты не бойся, она тебе и вправду ничего не сделает. За себя я не боялся. Я боялся за Наташу. Но поскольку сегодня она была в школе, значит учительницы еще взвешивают все «за» и «против». Девчонки сторонились Наташи. Мальчишки поглядывали на нее с почтением, но близко не подходили. А Наташа вела себя так, словно ей все равно. Может, поэтому она так потянулась к удивительной Глафире Алексеевне? После школы мы всем классом отправились на экскурсию на парниковый комбинат. Поэтому у нас дома мы с Саней появились с опозданием. – Папа, Саня хочет с тобой посоветоваться, – сказал я. – Ага, я хотел у вас узнать, – начал Саня, но папа его решительно остановил: – О делах на голодный желудок не говорят. Руки мыть и за стол. Саня уплел полную тарелку борща и крякнул от удовольствия. Потом он одолел отбивную и лишь тогда отвалился от стола. – Съедобно? – ненароком поинтересовался папа. – Это вы сами готовили? – восхитися Саня. – Потрясающе! – Овладеваю смежной профессией, – розовея от похвалы, небрежно отшутился папа и тут же сменил пластинку. – Так о чем вы собрались потолковать? – Саня считает, что возвращается матриархат, – хмыкнул я. – Помнишь, было такое первобытное общество во времена царя Гороха? – Помню, – подхватил папа. – Но если точно придерживаться фактов, матриархат был еще в допотопные времена. – А сейчас снова наступает матриархат, – мрачно произнес Саня, не принимая нашего с папой шутливого тона. – Ну и какими же фактами вы, молодой человек, располагаете? – папа старался выглядеть серьезным, но ирония то и дело пробивалась в его голосе. – Вы сами, что ли не знаете? – Саня стал загибать пальцы. – Дома всем заправляет мама, в классе верховодят девчонки… – А я? – возмутился я. – Я – староста. – В школе сплошные учительницы, – Саня не обратил внимания на мое замечание. – И учитель один есть, – вставил я из чувства справедливости. – По физкультуре. – Один не считается, – отрезал Саня. Он мыслил глобально. – А вчера – последняя капля. Бабуся, пенсионерка, стала тренировать мальчишек, стала футбольным тренером. Ну чем не матриархат? Папа встал, откашлялся. Задумчиво прошелся по кухне. У папы это называлось разогреть мозги. Походив, он обычно садился за свои статьи. – Ну что ж, Саня, – папа остановился. – Я должен признать, что твоя мысль не лишена интереса. Я бы даже сказал, парадоксальная мысль. На ум приходит театр абсурда. Но в твоих рассуждениях я нахожу гиперболу, то есть преувеличение. Женщины у нас равны в правах с мужчинами, поэтому бывший слабый пол так бурно проявляет всюду себя. Но, как и прежде, мужчина впереди, мужчина там, где трудно, где опасно… С гордостью за мужчин папа выпятил живот, обтянутый передником. Восхищенный папиными словами, я посмотрел на Саню. Мой друг уставился на папин передник. Я тоже перевел взгляд на папу – передник как передник, желтые цветочки по голубому полю. Как истинный актер, папа почуял неладное и сорвал передник. – У нас дома самый настоящий матриархат, – тянул свое Саня. – мама командует папой как хочет. Папа обещал взять меня на сборы, на юг, а мама не разрешила, и он пошел попятную. Он попросту ее боится. Даже судьи на поле так не боялся. – Ну ты зря так про своего отца, – примирительно заговорил мой папа. – Он был отважным футболистом. Как басстрашно делал подкаты! Какие головоломные акробатические прыжки совершал! – Он лишь пробует ерепениться, а мама ему: «Я тебя по кусочкам собрала, могу и разобрать». У папы была очень серьезная травма, – объяснил Саня, – а мама его вылечила, учила ходить, бегать. А потом они поженились. – Пигмалион, – умилился папа. – Твой отец, Саня, благодарен твоей матери за то, что она вернула его к жизни. Это глубокое искреннее чувство. Ни о какой трусости тут не может быть речи. – А почему он побоялся взять меня с собой? – Саня был заядлым спорщиком. – Ты знаешь, – задумался папа, – в данном случае твоя мама права. – Настоящий мужчина поступает так: сказал – сделал, – стоял на своем Саня. – Нет, вы мне не докажете, у нас дома матриархат. Да и всюду тоже. Я видел, что папа выдыхается. Саня железной логикой уложил его на обе лопатки. – Я думаю, что традиционный брак приказал долго жить, попросту говоря, умер, – папа совершил последнюю попытку сразить Саню в честном споре и залез в дебри философии. – Ныне муж и жена действительно равны по всем статьям. Вот, к примеру, в нашей семье мы с мамой Кира прежде всего друзья, товарищи. У нас нет главы семьи, да он и не нужен. Саня деликатно уклонился от спора о нашей семье, он лишь предложил: – Давайте все же напишем письмо в газету. Или еще лучше – выступите по телевизору, у вас это здорово получается. – О чем? – спросил папа, хотя и он и я догадывались, что сейчас больше всего волнует Саню. – О матриархате, – мой друг был непоколебим. Дверь отворилась, и папа бросился в прихожую – пришла мама. – Кирилл, это правда, что ты разбил вчера окно? – спросила она, поздоровавшись. – Правда, – признался я. До сей поры я не знавал за собой никаких прегрешений, а потому не боялся говорить правду. – Каким образом? – Мы играли в футбол, я ударил и нечаянно попал в окно, – на всякий случай виноватым занудливым голосом протянул я, обеспокоенный тем, что мама задает слишком много вопросов – наверное, она все знает. – У него мяч срезался, – вступился за меня Саня. – Такое случается и с игроками сборной. Папа подвинул маме стул. – Мамочка, садись и, пожалуйста, не волнуйся. – Ты хочешь сказать, Кирилл, – мамина дотошность не знала предела, – что ты играл в футбол и разбил окно? Я тебя правльно поняла? – Правильно, – склонил я голову, вспомнив, что чистосердечное признание облегчает наказание. – Ну, Кир, удружил, нечего сказать, – всплеснул руками папа. – Сколько раз я тебе говорил, что играть в футбол – вредно для твоего здоровья. Ну а разбить окно – я не нахожу слов, это переходит все границы. Это позор для родителей и вообще подсудное дело. Папа на мгновение замолк, и мама вставила реплику. – Первый в жизни мужской поступок. То, что произошло на кухне после маминого восклицания, можно смело было назвать немой сценой. Мы замерли в тех самых позах, в которых нас настигла мамина реплика. Папа с воздетыми вверх руками, я – со смиренно склоненной головой, а Саня – с широко открытыми глазами. А мама, между тем, спокойно намазала маслом кусок черного хлеба и с аппетитом стала его уплетать. – Инна, – первым очнулся папа, – ты хочешь сказать, что бить стекла – это хорошо? – Я хочу сказать, что ужасно голодна, – ответила мама. – Ты меня покормишь? – Ну конечно, извини, – папа завертелся по кухне, загремел кастрюлями. – Все еще горячее, мы только что поели. Саня подмигнул мне, и мы потянулись на выход. – Вас не интересует, откуда я узнала о разбитом окне? – спросила мама, окуная ложку в тарелку с борщом. Зантригованные, мы с Саней сели на табуретки. Привыкшая управляться с несколькими делами одновременно, мама ела и рассказывала: – Меня остановила седая женщина в спортивном костюме с буквой «Д» на груди. Во рту она держала папиросу и дымила, как пароход. Женщина попросила меня повлиять на своего сына, в котором пропадает футбольный талант. Я ответила, что у моего сына немало талантов, но футбольного, к сожалению, нет. Тут бабушка не на шутку рассердилась и объявила, что мой сын вчера метров с тридцати великолепным ударом в девятку разбил ей окно. – Удар был мощнейший, – подтвердил Саня. – Вратарь бы не взял, железно. – Когда я услышала это, – продолжала мама, – я сразу сказала, вот теперь я абсолютно уверена, что это был не мой сын. Мой сын не способен разбить окно. Тогда бабушка попросила меня не волноваться, потому что она никому не собирается жаловаться. В свою очередь я заявила, что давно мечтала ответить за подобный поступок моего сына. Бабушка сказала, что в этом нет необходимости, она лишь просит, чтобы мой сын принял участие в тренировках дворовой команды, а также привел своего друга Саню – известного мастера кожаного мяча. Закончив свой рассказ, мама спросила напрямую: – Так что насчет тренировок? Известный мастер кожаного мяча, которому польстила похвала бабушки, ответил неопределенно: – Мы подумаем. В продолжение маминого рассказа папа вынужден был хранить гордое молчание. Наконец‑то теперь у него появилась возможность высказаться. – Инна, я совершенно не понимаю, к чему ты призываешь? – Я хочу, чтобы мой сын был мальчишкой. – А он, по‑твоему, кто? – Я хочу, чтобы он был настоящим мужчиной, чтобы он мог защитить девочку и забить гвоздь в стенку. – Мама показала на окно. – Два года гардину нельзя повесить – у папы и сына руки не доходят. – Я, между прочим, целыми днями готовлю обеды и кормлю тебя и ребенка, – завелся и папа. – Мне осточертело быть домашней хозяйкой, если к тому же этого никто не ценит. – Можешь меня не кормить, – мама отодвинула тарелку, в которой оставалось на самом донышке. – Первый раз вовремя с работы пришла, а так допоздна ставлю опыты. – Я был бы счастлив, если бы мог работать с утра до вечера, – папа сорвал передник, скомкал его и швырнул на пол. – Тогда бы я книгу написал или даже диссертацию, о которой ты мне плешь проела. Саня потянул меня за рукав, и мы улизнули. Занятые выяснением своих отношений, мама и папа не заметили нашего исчезновения. Мне было неловко перед Саней за своих родителей. Друг понял мое состояние и стал меня утешать. – У вас это еще цветочки! А вот когда мои родители разойдутся – ого‑го‑го! Правда, мама быстро утихомиривает папу, она ему говорит: «Мы же с тобой в разных весовых категориях». Да, у вас тоже, я гляжу, нормальный матриархат. Признаться, меня удивил сегодня папа. Обычно такой покладистый, во всем поддакивающий маме, он совершенно переменился. Видно, на него подействовали Санины монологи. – Пойдем походим по улице, – предложил я. – Подождем твоего отца, – сказал Саня, усаживаясь на скамейку. – Откуда ты знаешь, что он придет? – удивился я, примостившись рядом с другом. – Богатый опыт, – ответил Саня. – Мой отец обычно выскакивает из подъезда и первое, что говорит: «Дышать нечем». Не прошло и минуты, как во двор выскочил мой папа и на ходу рванул ворот рубахи. – Ну абсолютно нечем дышать. Мы не стали хохотать до упаду, потому что были хорошо воспитанными детьми. Никого не замечая, папа понесся на улицу. Я хотел было его окликнуть, но Саня удержал меня. – Не волнуйся, побегает полчаса и вернется. Я по своему отцу знаю. Действительно, через полчаса папа появился возле подъезда и присел к нам на скамейку. Саня вынул из кармана пачку сигарет. – Закуривайте, успокаивает. Папа взял дрожащими пальцами сигарету. Саня ловко зажег спичку. Папа затянулся и закашлялся. – Вот, дьявол, с девятого класса не держал во рту этой гадости. – Неужели ты курил? – я не узнавал своего папы. – Еще как смалил! – засмеялся папа. – Но бросил решительно и бесповоротно, как и подобает настоящему мужчине. Мы приготовились слушать папины воспоминания. – У нас в девятом классе смалили все, – папа еще раз курнул и уже больше не закашлялся. – Учителя и директор махнули на нас рукой, как ни боролись, ничто не помогало. И вдруг все в один прекрасный день бросили. Что случилось? Учитель психологии – был у нас такой предмет – невзначай, между прочим, обмолвился, что тяга к курению – это не что иное, как остаток сосательного инстинкта. Мол, ребенок в младенчестве сосет материнскую грудь, а когда вырастает, начинает сосать папиросу. Мы тогда все считали себя ужасно взрослыми, усики уже у многих пробивались, и вдруг нас принимают за детей, у которых молоко на губах не обсохло. Так мы в одно мгновенье бросили курить, и с тех пор никто эту гадость в рот не берет. Папа зашвырнул в урну сигарету, доказав нам на практике, как он умеет решительно расправляться с вредными привычками. – С матриархатом мы начнем борьбу завтра же, – папа пожал руку Сане, и мой друг сразу понял, что заручился папиной поддержкой. – А сегодня мы с Киром должны кое‑кому доказать, что не перевелись еще на свете настоящие мужчины. Папа обнял меня за плечи, глянул – очки в очки – и выдохнул: – Пошли на место преступления!