Утром я проснулся в отличном настроении. С удовольствием сделал зарядку. После вчерашней тренировки с Наташиным отцом слегка побаливали мышцы, но это ощущение было новым и приятным. Я чувствовал, как мышцы наливаются силой. А потом постоял под душем и растерся мохнатым полотенцем. Мама поглядывала на меня с удивлением, но, как обычно, молчала. Наверное, она думала, посмотрим, на сколько тебя хватит. Много раз я уже пытался делать утром зарядку, обливался холодной водой, в общем, как иронично замечала мама, начинал новую жизнь и каждый раз с первого числа. «Почему люди начинают новую жизнь с первого числа? – задавал вопрос мой папа и сам же на него отвечал: – Чтобы уже второго числа забыть о том, что они начали новую жизнь». Но сегодня мне казалось, что я начал новую жизнь всерьез и надолго. Я вспомнил про Наташу, и мне стало грустно. Как‑то в папиной статье я прочитал такие слова: «раздвоение личности» и спросил, что они означают. – Это сложное философское понятие, – папа как раз возился у плиты и ему было не до меня. – А все‑таки? – я был любознательным. – Ну, это когда в одном человеке словно живут два человека, – растолковывал папа, – один хороший, а другой плохой. Они живут не мирно, а все время ведут бои, и вот кто берет верх, такой и человек – то хороший, то плохой. Я тогда не очень поверил папе. Как это в одном человеке могут уживаться сразу двое? А теперь подумал, ведь в Наташе тоже жило сразу двое – она и ее братец, которого на самом деле вовсе не было. Да, Наташе не позавидуешь. Каждый из родителей тянул в свою сторону. Сперва победа была за отцом. Сейчас вперед вырвалась мама. За кем будет следующий тур? А потом я представил, как сегодня покатаюсь на «Жигулях», как Наташин отец обучит меня еще одному борцовскому приему, и настроение мое вновь стало ясным, точно голубое небо. Правда, одна облачинка на нем появилась. Я подумал о папе. Каково будет ему, если его повстречает Наташин отец? Я только представил себе, как Наташин отец сжимает моего папу в своих могучих объятиях, и мне страшно стало. После уроков мы с Саней забежали к нам домой, забросили сумки. Я предлагал подождать, пока позвонит папа и предупредить его о грозящей опасности. Но Саня не хотел ждать, и мы отправились на телевидение. У входа нас спросили, в какую редакцию и к кому мы идем. – В детскую, – ответили мы с Саней. – К Красовскому? – переспросили нас. Мы не возражали, и нас пропустили. Когда мы очутились в темноватом, длинном – ему не видно было ни конца ни края – коридоре, то слегка растерялись. Саня хотел найти студию, в которой выступают, чтобы высказать все, что у него в душе накипело о матриархате. Я же мечтал повидаться с папой и предупредить его об опасности. Время от времени по коридору проносились со страшной скоростью какие‑то существа в брюках. Саня кидался к ним, как к родным. Но тут же давал задний ход – это была снова женщина. – Мужики тут водятся или нет? – скрежетал зубами мой друг. Не было нигде и папы. Я уже жалел, что пошел на студию. Дождался бы дома папиного звонка, и все было бы в порядке. Мы едва не столкнулись с совсем юной особой в штроксах мышиного цвета. – Мальчики, вы к Красовскому? – К Красовскому, – подтвердил Саня, и я тоже кивнул. – Где вы бродите? – вспыхнула юная особа. – Репетиция уже началась. Скорее в большую студию. Предводительствуемые юной особой, мы вновь промчались по длинному коридору, но уже в обратном направлении. Девушка отворила тяжеленную дверь, и мы вошли в студию. Я зажмурил глаза от яркого света. Откуда‑то вынырнул бородатый молодой человек в темных очках, повертел нас с Саней, оглядел со всех сторон и шепнул: – Ребята, не подведите. Я сразу догадался, что это и есть Красовский. И не ошибся. Красовский подтолкнул нас к высокой энергичной женщине, которая всем вокруг командовала. – Вот, Мария Николаевна, мои ребята. Я смутился, потому что совершенно не знал, что нас ждет. Саня же, наоборот, с первой же минуты почувствовал себя в студии, как рыба в воде. Он оглядывался по сторонам, широко улыбался. На него первого и обратила внимание высокая женщина. Она была режиссером, то есть самой главной. Мы это сразу раскусили. Санина физиономия произвела самое благоприятное впечатление на режиссера, потому что она расплылась в счастливой улыбке. – Отпетый хулиган, – восхитилась Марина Николаевна. – С таким лучше не встречаться в темном переулке. Саня огляделся, хотел было полезть в бутылку, то есть устроить тарарам на всю студию, но бородач в темных очках обнял его за плечи, похлопал по спине, подмигнул, мол, все идет как надо, и мой друг сдержался. Зато моя внешность привела режиссера в ужас. Она скривилась так, словно ничего более противного в жизни не видела. – Это же типичный пай‑мальчик, – возмутилась Марина Николаевна. – Красовский, Сережа, я вас просила привезти хулиганов. – Замечательные хулиганы, Мария Николаевна, – скороговоркой выпалил Красовский, – лучших во всем городе не найти. – Сережа, ну что за хулиган в очках да еще с такой благообразной внешностью круглого отличника и зубрилы? – Марина Николаевна внимательно меня изучала. – Кстати, его лицо мне удивительно знакомо, кого‑то напоминает… Еще минута, и я пропал. Если режиссер спросит, как моя фамилия, я ей отвечу правду, не буду таиться. Да и без фамилии меня узнают. Мне все говорили, что я вылитый папа, чем мой папа несказанно гордился, хотя я не понимал почему – на кого же мне быть еще похожим, если я сын своего отца. Нас выручил Красовский. – Марина Николаевна, представьте, под внешностью круглого отличника скрывается хулиган. Это будет оригинально, свежо, ново. Такого еще ни у кого не было. После некоторого раздумья режиссер согласилась: – В этом что‑то есть… – Есть, есть, – зачастил Красовский. – Они еще распояшутся, вы увидите. – Начнем запись, – скомандовала режиссер. Нас с Саней усадили за последний стол в таком закуточке, который изображал класс. За другими столами сидели уже девчонки и мальчишки. – Внимание, – хлопнула в ладоши Марина Николаевна. – Снимается эпизод в классе. Мы его только что репетировали. Ребята пропесочивают двух разгильдяев и лоботрясов. А вы, лодыри, должны осознать свои ошибки и покаяться. Помните свои реплики? – Помним, – подал голос Саня. – Я с ними репетировал, – подскочил Красовский и напомнил: – Мы больше не будем. Поверьте нам в последний раз. Мальчишки и девчонки обернулись и строго поглядели на нас. Я понял, что нам несдобровать. Режиссер дала знак, и к нам с двух сторон стали приближаться камеры. Они скользили совершенно бесшумно. Съемки начались. Все происходящее в студии Саню явно забавляло. Ухмыляясь, он слушал, как девчонки ругают нас почем зря. А чтобы и нам было понятно, что не кого‑нибудь другого, а именно нас они песочат, девчонки время от времени показывали на нас пальцем, тем самым, который в старину назывался указующим перстом. Я вспомнил папины слова о том, что настоящий актер тот, кто так умеет вжиться в образ своего героя, чтобы все поверили, что это не он, актер, а тот человек, которого он изображает. Ну что ж, если мне выпало сыграть хулигана и двоечника, я должен, просто обязан быть хулиганом и двоечником. Кстати, именно этого ждет от меня режиссер Марина Николаевна. Хотя Красовский и убедил режиссера, что попадаются хулиганы в очках, я ни разу такого не видел ни в жизни, ни в кино. Поэтому первым делом я снял очки. Бурно клеймившие нас девчонки сразу затуманились и даже голоса их вроде стали тише. Хорошо, что я вовремя избавился от своих кудрей. Обычно хулиганы ходят с челками на лбу. Я достал расческу, и вскоре волосы уже закрывали мне весь лоб. Тут я заметил, что у меня синий в красные полоски галстук. Ну где, спрашивается, и какой хулиган носит галстук? Такого в жизни не бывает. Я торопливо снял галстук и спрятал его в карман, а ворот рубахи расстегнул. Да, белую рубашку хулиганы тоже не носят, но что поделаешь – тут ее негде быстро перекрасить. Придется – наперекор жизненной правде – щеголять в белоснежной сорочке. Я сунул руки в брюки, развалился на парте и почувствовал себя стопроцентным лоботрясом. Короче говоря, вошел в образ, сжился с ролью. Если бы сейчас меня увидел папа, он бы остался доволен своим сыном. Папины уроки принесли свои плоды – я действовал по системе Станиславского. До Станиславского актеры играли кто во что горазд, а теперь играют по правилам. Я дождался, когда одна из наших обвинительниц сделал паузу и припала для вдохновения к стакану воды, вложил два пальца в рот и свистнул. Все были поражены, а я больше всех. До сегодняшнего дня, как я ни старался, я ни разу не мог свистнуть. Не получался у меня свист. А тут – словно по заказу. Вот что делает с человеком искусство. Марина Николаевна принялась торопливо листать текст пьесы – вроде бы хулиганский свист не был задуман автором. Девчонки обомлели, а та, которая пила воду, поперхнулась. Зато Саня глядел на меня с восхищением. И телевизионные камеры тут же ко мне повернулись. Саня понял, что на него смотрит сразу сто миллионов, вскочил, отвестил церемонный поклон и сказал: – Добрый день, дорогие друзья! Что же творится на белом свете? Лучшего ученика, гордость школы обозвали при народе хулиганом, лоботрясом и разгильдяем. Посмотрите, разве он похож на хулигана? Ладно, ругайте меня последними словами, я человек тренированный. Но моего друга – не троньте. А почему такое происходит? А потому, что всюду командуют бабы – то есть девчонки и женщины. В классе – они, дома – они, в школе – одни женщины. Знаете, как это называется? Матриархат? От такой жизни любой пацан засвистит! В конце Саниной речи я еще раз свистнул, как бы подтверждая его слова. – Что за безобразие? Сорвали запись! – закричала режиссер. По‑видимому, она нашла, что в тексте пьесы нет ни моего художественного свиста, ни Саниного вдохновенного монолога. – Красовский! Сережа! – позвала Марина Николаевна, но неуловимый Красовский вновь исчез. Саня наклонился к моему уху: – Пора уносить ноги, а то худо будет! В одно мгновение я вышел из образа хулигана и вновь очутился в привычной оболочке примерного ученика. От испуга у меня задрожали коленки, когда я понял, что натворил. Я вскочил и ринулся к выходу. Сослепу (я же снял очки, когда вошел в образ хулигана) я наткнулся на осветительный прибор. Тот грохнулся со страшным шумом. Раздался звон разбитого стекла. Девчонки завизжали. Я запутался в проводах, упал и почувствовал, что погибаю. И тут кто‑то быстро поставил меня на ноги, крепко сжал мою руку и решительно приказал Саниным голосом: «Надень очки!» Я нацепил на нос очки и еще больше ужаснулся. В студии царила страшная неразбериха. Но осматриваться мне было некогда, потому что Саня тащил меня к выходу. Мой друг открыл тяжелую дверь, и мы очутились в коридоре. – Держите их! – крикнула нам вдогонку Марина Николаевна. Как мы были рады, что никого нет в коридоре, а полумрак облегчал побег. Мы оглядывались – за нами никто не гнался. Но тут Саня допустил оплошность. Он решил запутать следы, рванулся влево в боковой коридор и потащил меня за собой. Путь нам преградила стеклянная дверь. Мы с Саней сходу на нее налетели. Стекло не выдержало и грохнулось наземь. Саня упал, а я повалился на него.