Рано утром выехали. Мыльников, растревоженный вчерашними разговорами и разбитый бессонной ночью, угрюмо молчит. Буркнул только, усаживаясь в сани: — Вози вот тут. За всех пьяниц ответчик! А очередь не моя. Кирибаев тоже молчит. Расспрашивать ему теперь не о чем. Там — по линии железной дороги и в городах — колчаковщина еще казалась живой. Важно разгуливали на станциях щеголеватые люди. Матерно, с вывертами ругались, блевали и скандалили колчаковские каратели. Отчаянно копошился спекулянт. Изредка мимо станций пробегала «американка». Через широкие зеркальные окна вагонов можно было тогда видеть «новых хозяев» Сибири. Неподвижными рачьими глазами глядели окаменелые в своей важности американцы и англичане. Загадочно улыбались японцы. Около хорошо выкрашенной и до последнего бесстыдства разодетой поездной мадамы хорохорился смешным золоченым петушком французский полковник. Хищно уставился какой-то накрахмаленный до пупа делец. В городах — «ать! два!» — муштруются «кормные» сибирские парни, одетые в американскую форму. «Держат охрану» пьяные казаки и свирепствуют уездные и губернские генералы и атаманы. Лезут везде, даже в школьное письмо. Хотят «все искоренить» и «ничего не допустить». Немногочисленные сибирские рабочие давно сидят по тюрьмам. Приезжие крестьяне стараются скорее кончить свои дела и до вечерних обысков убраться в деревню. Городской обыватель потихоньку скулит. Из деревни положение казалось не таким. В каких-нибудь двадцати верстах от города стало видно, что деревня совсем откачнулась. Говорить плохо о власти боятся, но ни в чем уже ей не верят. Чуть не единственный разговор здесь: нет товаров и сбыта хлеба, нет заработков. Даже «домовитые мужики», вроде Мыльникова, и те потеряли надежду устроить жизнь с помощью иностранных рвачей и своих жуликов, обалделых от пьянства и распутства офицеров. Сначала такие «домовитые», как видно, помогали новой власти, хватали деревенских большевиков и чувствовали себя хозяевами в деревне. Теперь затихли, прижались и покорно выполняют — «за разных пьяниц» — наряды без очереди. Остальные крестьяне крепко запуганы карательными отрядами каннского генерала Баранова и подозрительно смотрят на незнакомого городского человека: не подослан ли? «Пожалуй, мои документы дальше и показывать не придется», — думает Кирибаев, вспоминая, как удалось обменить «слепуху» на удостоверение учителя Бергульской школы. «Вот тебе и три подписи с печатью! — улыбается он своим мыслям. — А книжку „для взимания двух обывательских“ лучше и не вынимать из кармана». Длинная улица села кончилась. Опять началась намозолившая глаза нудная зимняя степь. Дорога стала еще хуже. На узенькой ленточке санного пути можно было разъехаться только порожнякам. Привычные степные лошади осторожно сходятся друг с другом чуть не плечо к плечу. Ухитряются как-то не зацепиться запретом. Цепко держатся против встречных саней, которые от этого опрокидываются в сторону. Пассажирам приходится кувыркаться в снег, но лошади удерживаются на твердой тропинке, и дело идет все-таки спорее. Попутный обоз удается обогнать только на особо сильной лошади, которая может скакать по глубокому снегу, как лось. С половины дороги стали попадаться встречные обозы с грузом. Мыльников ворчит на себя: — Надо бы часочком пораньше. Вымотаешь теперь булануху. Приходится сворачивать в снег, подальше от обоза, — иначе завалит возом. Когда пройдет обоз, надо вылезать из саней, чтобы лошади легче было выбраться на полоску дороги. Возня в снегу вконец измучила больного Кирибаева. Он заходится в приступах надрывного кашля. Даже Мыльников пожалел: — Не доедешь ты, парень, до места. Полечился бы где. Полторы сотни верст ведь еще. А вишь нажимает — даром что под масленку пошло. На блины, видно, стужа. — Доберусь как-нибудь. Прогреться бы только. — Это ты верно. Баня — первое дело, — бороздит Мыльников по больному месту. Кирибаев беспомощно ерзает в своих двух шубах от жгучего зуда по всему изъеденному телу. Мучительно сверлит давнишняя мысль: «В баню бы! В самый жгучий жар». Тут же в сотый раз повторяется другая: «Не очень же ловко разъезжать здесь казачьим сотням. Прикрытия вот только для стрелков нет!» Хоть бы кустики какие в стороне!
