С утра в школу привезли мебель: наклонно поставленные на стойках доски с отдельными скамейками. Некоторые оказались непомерно высоки, другие — низки. Пришлось переделывать, поправлять. Попечитель школы привел трех своих «мальцов», от четырнадцати до восьми лет, хозяин школьного здания записал девочку-подростка. Андрей тоже пришел с сынишкой. Стали подходить и другие. Непривычные имена: — Кумида… — Парафон… — Васенда… — Антарей… Учитель пытается поправить: — Нет такого имени. — Вот уси так говорять, — соглашается белобородый крестьянин с глубокими рубцами на скуле. — У действительной был — говорят: нет Антареев, на германску ходил — то же говорят. А наш поп говорит — есть. И батька за ними. Сам Антарей и малец Антарей. Так и запишите — Антарейко Антарьевич. Записалось человек двадцать мальчиков и девочек. От сотни дворов, где в каждом есть два-три человека детей школьного возраста, — это очень мало. Приходит бергульский поп. Толстоносый седой старик с бегающими глазами. Одет в меховое полукафтанье, в руках шапка из бурой лисицы. Речь ласковая, «с подходцем». Начинает издалека. — Живем в темном месте. Всего боимся. Расспрашивает о дороге, о квартире. Потом опять: — Всего боимся. Темные люди. Старину-матку держим, а как по-хорошему ступить, не знаем. Кирибаев догадался, к чему клонит поп, и навстречу говорит: — Закону вот велят учить, так я не буду. Тут у вас все старообрядцы. — Вот, вот! — зачастил поп. — Это самое. Этого и боимся. — Так я же говорю, не стану учить. Научиться бы хоть грамоте да счету, а закон — дело церковное. Такое быстрое вероотступничество Кирибаева показалось, видимо, подозрительным попу. Он искоса посмотрел на бритого человека в очках и опять зачастил: — Вот как сойшлось. У двух словах. Видно хорошего человека. А мы боимся. Благодарны будем. Не беспокойтесь… (Недели через три секретарь волостной управы передал Кирибаеву «на память» поповский донос о безбожии учителя.) Поговорив еще минут пять, поп ушел. Примерно через час-полтора вновь стали приходить родители с детьми. Набралось еще тридцать новых школьников. «Те без попа, эти с попами», — заключил для себя Кирибаев, проводя жирную линию в книжке, где был список учеников. Все-таки записалось мало. Возраст разный: от четырнадцати до восьми лет. Пришлось разбить на две группы. Старшим учитель назначил явиться завтра, как станет светло, малышам — к полдню. Родители, которые присутствуют при разбивке, просят, чтобы по субботам всех отпускал к полдню. Опять обычай. Суббота — самый трудный день для бергульских женщин. Надо вымыть в доме, обтереть стены хвощом и обязательно перемыть ребятишек в бане. Все это закончить к «билу», чтобы с первым ударом итти в молельню и отстукивать там бесконечные поклоны. Вечером опять пришли Омелько и Андрей. Хозяина дома нет. Он со всей семьей ушел «отгащивать» к одному из женихов дочерей. Пришел еще сосед — Ивка Григорьевич. Низенький человек с лохматой бородой и громыхающим голосом. Он мастер на все руки. Починяет замки, делает сани, вьет веревку. Весной за пару яиц холостит жеребят, поросят и прочую мужскую живность. — В молельне гудит, аж у небе слышно. Попу первый помощник и друг. Так отрекомендовал вновь пришедшего Омелько, видимо предупреждая Кирибаева. Ивка смущен. Не знает, с чего начать. Омелько насмешливо спрашивает: — Мальцов записать прийшли, Ивка Григорьевич? — Где же нам. У бедности живем, — пробует тот отвести разговор. — До Маришки ж бегають. И девки вучаться, — не отстает Омелько. — Хо-хо! — грохочет Андрей. Ивка взбудоражен и набрасывается на Андрея: — Регочете — бесу радость. Еретики проклятые! Что сказано в святом писании? — Это ж вам с Маришкой да попам знать. Нам где ж. У грехах живем, у смоле кипеть будем. Мальцов нумерам вучим. Хо-хо-хо! — заливается Андрей. Учитель спрашивает, о какой Маришке говорят. Это еще больше смущает Ивку, и он бормочет: — Та старица ж она. Святому письму вучит. По малости. А они не любять, — указывает он на Омельку и Андрея. Те смеются. Ивке не остается ничего, как уйти. Он это и делает. Андрей выходит с ним и вскоре возвращается. Слышно, как он зазывает в сени огромного хозяйского Дружка и запирает там. — На разведку, знать, Ивка приходил, — бросает он Омельке. — А как же, — равнодушно соглашается тот, — не иначе — поп подослал. Сидят все, задумавшись, как будто ждут чего-то друг от друга. Андрей начинает первый. — Вы, господин вучитель, не таитесь от нас… Вы… товарищ будете? Для Кирибаева положение давно определилось, и он с улыбкой говорит: — Кому как… — Вот хоть бы нам, — подхватывает Омелько, — если нас казаки драли. — Товарищ, выходит. Меня тоже порядком измяли. Еле жив выбрался. Андрей вскакивает и возбужденно машет руками: — Я ж говорил… А! Не вучитель, а товарищ! Надолго открылись сверкающие зубы Омельки. — Видное ж дело. Образков нет, и вошь, як патрон. Опричь окопа таких не найтить. Сейчас же переходят к расспросам: — Как там? Скоро ли прийдут? Где теперь? Есть ли хлеб? Патроны? Кирибаев рассказывает об уральском фронте. Узнав, что при захвате Перми недавно мобилизованные крестьяне сдавались белым, Андрей рычит: — Выдерут сучих сынов шомполами, — будут знать, яка сибирска воля. На заду узор напишуть, щоб не забыли. — Як наши ж дурни. Мериканы… воны устроють! Вот и устроють — без штанов ходить. Дурни! Разве ж можно нам без Расеи. Там усе. — И правда уся там, — энергично заканчивает Андрей. Разговор переходит в военное совещание. На вопрос об оружии Андрей отвечает, что у него есть старый запрятанный в урмане бердан и винчестер, который удалось утащить из Омска при демобилизации. — Патронов только две обоймы, — вздыхает он. — Так ты ж ими десять казаков снимешь. У Омельки тоже есть трехлинейка и к ней десятка полтора патронов. Называют еще многих крестьян, у которых припрятано оружие. Спорят, но сходятся на одном: не на всех можно полагаться. — Не дойшло у их досыть, — кратко поясняет Андрей. Из более надежных перечисляют с десяток. Как раз из тех, которые стоят в кирибаевском списке над жирной чертой. — Костьке завтра скажу, как за кедрачом поедем, — говорит Омелько. Андрей берется ввести Мотьку-столяра, с которым пилит плахи, и передать бобылю Панаске. — Ты не знаешь, где Панаска? — живо интересуется Омелько. — То у Остяцком живеть, — улыбается Андрей. — Ой, сучий пес! Его ждуть с вурмана, а он у соседях. Дорогой человек у нашем деле! На охотника Панаску поп донес как на большевика, давно уже пришел приказ об его аресте, но Панаска вовремя скрылся. На этой пятерке пока решили остановиться. — Удумать бы, як уместях собираться. Причинку какую… Кирибаев предлагает образовать какую-нибудь артеяь и послать в Каинск бумагу о разрешении. — Верно это, — соглашается Андрей. — Старики не пойдут — нам лучше. Молодшие запишуться — так вонь и дальше пойдуть. До вурману! — С других мест приехать можно, — добавляет Омелько. Наиболее подходящей кажется артель по обработке дерева. Решили действовать без спешки. Выждать недели две-три, потом объявить на сходе и просить уезд о разрешении бергульским кустарям составить артель для получения военных заказов: на ободья, клещи для хомутов и так далее. — Закружится дело! Клещи Колчаку уделаем. Крепко будет! — смеется Андрей. В сенях зарычал Дружок. Возвращались хозяева. Время уж давно за полночь. Омелько и Андрей вышли. В сенях гозорят вполголоса с хозяином. Андрей опять входит в комнату и тревожно спрашивает: — Вы вучить-то можете… сколько-нибудь? Кирибаев успокаивает: бывало дело. Не первый раз. Голоса затихают. Некоторое время слышится хлопанье дверью в хозяйской половине. Но вот и там затихло. Кирибаева все еще не оставляет чувство радости. Недовольство крестьян ему было давно видно, но чтобы в этом глухом старообрядческом углу так сразу и просто переходили к подсчету оружия, этого он не ожидал. Уж не подвох ли? С чего это такой зажиточный крестьянин, как хозяин школьного здания, будет бороться за советскую власть?.. А Мыльников? Он ведь тоже довольно богатый мужик, а не верит же сибирской власти. Ну, Андрей и Омелько — эти вовсе надежные люди, да и ученые вдобавок. Не продадут! Сгребая остатки махорки с разостланного на столе листа, Кирибаев начинает разбирать напечатанный на бумаге приказ генерала Баранова о правописании. Читать при неровном свете теплухи трудно, но это почему-то кажется важным. Как будто тут ответ на волнующий вопрос. В приказе длительно доказывается польза и красота старого правописания. Привычный учительский глаз видит тут не один десяток ошибок против хваленого правописания, но это не мешает безграмотному генералу ставить требование, чтобы вся переписка по его «ведомству» велась по старому письму. И дальше предупреждение, что бумагам не будет даваться «законного хода, если таковые будут изложены без соблюдения правил правописания академика Грота». — Бывают же идиоты! — говорит Кирибаев и укладывается в постель. Путаются мысли: «Ну, вот и хорошо. Своих нашел. „По край света“. Вылечили и к делу. Ловко!..» «Покойной ночи, генерал! Приятного дам правописания… С ятями!» «Патронов мало…» «А поп — паршивец. Уж подсылает…» «Жизненная необходимость… Кто против нее?» «Без Расеи нельзя. Там усе: И правда там.» «Поняли, значит.» »Закачало адмирала в сибирских снегах. «Вучить-то можете?» «Ах, чудак!»