| В два часа наследника Тутти позвали в классную комнату. Это был час уроков. Суок осталась одна. Никто, конечно, не подозревал, что Суок – живая девочка. По всей вероятности, настоящая кукла наследника Тутти, находящаяся теперь во власти учителя танцев Раздватриса, вела себя с не меньшей непринуждённостью. Должно быть, очень искусный мастер сделал ту куклу. Правда, она не ела пирожных. Но, может быть, наследник Тутти прав: может быть, действительно у неё просто не было аппетита. Итак, Суок осталась одна. Положение её было затруднительное. Огромный дворец, путаница входов, галерей, лестниц. Страшные гвардейцы, неизвестные суровые лица в разноцветных париках, тишина и блеск. На неё не обращали внимания. Она стояла в спальне наследника, у окна. «Нужно выработать план действий, – решила она. – Железная клетка с оружейником Просперо находится в зверинце наследника Тутти. Я должна проникнуть в зверинец». Вы уже знаете, что наследнику не показывали живых детей. Никогда, даже в закрытой карете, его не возили в город. Он рос во дворце. Его учили наукам, читали ему книги о жестоких царях и полководцах. Тем людям, которые его окружали, запрещено было улыбаться. Все его воспитатели и учителя были худые, высокие старики с плотно сжатыми губами и скулами цвета пороха. Кроме того, все они страдали несварением желудка. А при такой болезни человеку не до улыбок. Наследник Тутти никогда не слышал весёлого, звонкого смеха. Только иногда до него доносился хохот какого‑нибудь пьяного колбасника или самих Толстяков, угощавших своих не менее толстых гостей. Но разве это можно было назвать смехом! Это был ужасный рёв, от которого делалось не весело, а страшно. Улыбалась только кукла. Но улыбка куклы не казалась Толстякам опасной. И, кроме того, кукла молчала. Она не могла бы рассказать наследнику Тутти о многих вещах, скрытых от него дворцовым парком и стражей с барабанами у железных мостов. И поэтому он ничего не знал о народе, о нищете, о голодных детях, о фабриках, шахтах, тюрьмах, о крестьянах, о том, что богачи заставляют бедняков трудиться и забирают всё себе, что сделано худыми руками бедняков. Три Толстяка хотели воспитать злого, жестокого наследника. Его лишили общества детей и устроили ему зверинец. «Пусть он смотрит на зверей, – решили они. – Вот у него есть мёртвая, бездушная кукла, и вот у него будут злые звери. Пусть он видит, как кормят тигров сырым мясом и как удав глотает живого кролика. Пусть он слушает голоса хищных зверей и смотрит в их красные дьявольские зрачки. Тогда он научится быть жестоким». Но дело сложилось не так, как хотели Толстяки. Наследник Тутти прилежно учился, слушал страшные летописи о героях и царях, смотрел с ненавистью на прыщавые носы воспитателей, но не становился жестоким. Общество куклы он полюбил больше общества зверей. Конечно, вы можете сказать, что двенадцатилетнему мальчику стыдно развлекаться куклами. В этом возрасте многие предпочли бы охотиться на тигров. Но здесь была некая причина, которая в своё время откроется. Вернёмся к Суок. Она решила дождаться вечера. В самом деле, кукла, шатающаяся среди бела дня в одиночестве по дворцу, могла бы возбудить подозрение. После уроков они снова встретились. – Ты знаешь, – сказала Суок, – когда я лежала больная у доктора Гаспара, мне приснился странный сон. Мне снилось, что я из куклы превратилась в живую девочку... И будто я была цирковой актрисой. Я жила в балагане с другими актёрами. Балаган переезжал с места на место, останавливался на ярмарках, на больших площадях и устраивал представления. Я ходила по канату, я танцевала, умела делать трудные акробатические штуки, играла разные роли в пантомимах... Наследник слушал её с широко раскрытыми глазами. – Мы были очень бедные. Очень часто мы не обедали. У нас была большая белая лошадь. Её звали Анра. Я ездила на ней и жонглировала, стоя на широком седле, покрытом рваным жёлтым атласом. И лошадь умерла, потому что целый месяц мы имели слишком мало денег, чтобы хорошо кормить её... – Бедные? – спросил Тутти. – Я не понимаю. Почему же вы были бедные? – Мы представляли перед бедняками. Они бросали нам маленькие медные монеты, а иногда после представления шляпа, с которой клоун Август обходил зрителей, оставалась совершенно пустой. Наследник Тутти ничего не понимал. И Суок рассказывала ему, пока не наступил вечер. Она говорила о суровой нищенской жизни, о большом городе, о знатной старухе, которая хотела её выпороть, о живых детях, на которых богачи натравливают собак, о гимнасте Тибуле и оружейнике Просперо, о том, что рабочие, шахтёры, матросы хотят уничтожить власть богачей и толстяков. Больше всего она говорила о цирке. Постепенно она увлеклась и забыла о том, что рассказывает сон. – Я очень давно живу в балаганчике дядюшки Бризака. Я даже не помню, с каких пор я умею танцевать, и ездить верхом, и крутиться на трапеции. Ах, каким я научилась чудесным штукам! – Она всплеснула руками. – Вот, например, в прошлое воскресенье мы представляли в гавани. Я играла вальс на абрикосовых косточках... – Как – на абрикосовых косточках? – Ах, ты не знаешь? Разве ты не видел свистка, сделанного из абрикосовой косточки? Это очень просто. Я собрала двенадцать косточек и сделала из них свистки. Ну, тёрла о камень, пока не получилась дырочка... – Как интересно! – Можно свистеть вальс и не только на двенадцати косточках. Я умею свистеть и ключиком... – Ключиком? Как? Покажи! У меня есть чудный ключик... С этими словами наследник Тутти расстегнул ворот своей куртки и снял с шеи тонкую цепочку, на которой болтался небольшой белый ключ. – Вот! – Почему ты прячешь его на груди? – спросила Суок. – Мне дал этот ключ канцлер. Это ключ от одной из клеток моего зверинца. – Разве ты прячешь у себя ключи от всех клеток? – Нет. Но мне сказали, что это самый важный ключ. Я должен его хранить... Суок показала наследнику своё искусство. Она просвистела чудную песенку, держа ключ кверху дырочкой возле губ, сложенных в трубку. Наследник пришёл в такой восторг, что даже забыл о ключе, который ему поручили хранить. Ключ остался у Суок. Она машинально сунула его в кружевной розовый карман. Наступил вечер. Для куклы приготовили особую комнату, рядом со спальней наследника Тутти. Наследник Тутти спал и видел во сне удивительные вещи: смешные носатые маски; человека, нёсшего на голой жёлтой спине огромный, гладко обтёсанный камень, и толстяка, ударявшего этого человека чёрной плёткой; оборванного мальчика, который ел картошку, и знатную старуху в кружевах, которая ехала верхом на белой лошади и насвистывала какой‑то противный вальс при помощи двенадцати абрикосовых косточек... А в это время совсем в другом месте, далеко от этой маленькой спальни, в одном из концов дворцового парка происходило следующее. Вы не думайте, ничего особенного не происходило. Не только наследнику Тутти в эту ночь снились удивительные сны. Сон, заслуживающий удивления, приснился также гвардейцу, заснувшему на карауле у входа в зверинец наследника Тутти. Он сидел на каменном столбике, прислонившись спиной к решётке, и сладко дремал. Сабля его в широких блестящих ножнах лежала между его коленями. Пистолет очень мирно торчал из‑за шёлкового чёрного шарфа на его боку. Рядом, на гравии, стоял решетчатый фонарь, освещавший сапоги гвардейца и длинную гусеницу, которая упала прямо на его рукав с листьев. Картина казалась совершенно мирной. Итак, караульный спал и видел необыкновенный сон. Ему снилось, что подошла к нему кукла наследника Тутти. Была она точь‑в‑точь как сегодня утром, когда её привёз доктор Гаспар Арнери: то же розовое платье, банты, кружева, блёстки. Только теперь, во сне, она оказалась живой девочкой. Она свободно двигалась, оглядывалась по сторонам, вздрагивала и прижимала палец к губам. Фонарь освещал всю её маленькую фигурку. Гвардеец даже улыбался во сне. Потом он вздохнул и сел более удобно, прислонившись к решётке плечом и уткнув нос в железную розу в узоре решётки. Тогда Суок, видя, что караульный спит, взяла фонарь и на цыпочках, осторожно вошла за ограду. Гвардеец храпел, а ему, спящему, казалось, что это в зверинце ревут тигры. На самом деле было тихо. Звери спали. Фонарь освещал небольшое пространство. Суок медленно подвигалась, вглядываясь в темноту. К счастью, ночь не была тёмной. Её освещали звезды и свет развешанных в парке фонарей, долетавший до этого отдалённого места сквозь верхушки деревьев и строений. От ограды девочка прошла по короткой аллее, между низкими кустарниками, покрытыми какими‑то белыми цветами. Затем она сразу почувствовала запах зверей. Он был знаком ей: однажды вместе с балаганчиком ездил укротитель с тремя львами и одним ульмским догом. Суок вышла на открытую площадку. Вокруг что‑то чернело, как будто стояли маленькие домики. – Клетки, – прошептала Суок. Сердце её сильно билось. Она не боялась зверей, потому что люди, представляющие в цирке, вообще не трусливы. Она опасалась только, что какой‑нибудь зверь проснётся от её шагов и света фонаря, зарычит и разбудит караульного. Она подошла к клеткам. «Где же Просперо?» – волновалась она. Она поднимала выше фонарь и заглядывала в клетки. Всё было неподвижно и тихо. Свет фонаря разбивался о прутья клеток и слетал неровными кусками на туши спящих за этими прутьями. Она видела мохнатые толстые уши, иногда вытянутую лапу, иногда полосатую спину... Орлы спали, раскрыв крылья, и походили на старинные гербы. В глубине некоторых клеток чернели какие‑то непонятные громады. В клетке за тонкой серебряной решёткой сидели на жёрдочках, на разной высоте, попугаи. И когда Суок остановилась у этой клетки, ей показалось, что один из них, который сидел ближе всех к решётке, старый, с длинной красной бородой, открыл один глаз и посмотрел на неё. А глаз его был похож на слепое лимонное зерно. И мало того: он быстро закрыл этот глаз, точно притворился спящим. При этом Суок показалось, что он улыбнулся в свою красную бороду. «Я просто дура», – успокоила себя Суок. Однако ей стало страшно. То и дело то тут, то там среди тишины что‑то пощёлкивало, похрустывало, пищало... Попробуйте ночью зайти в конюшню или прислушайтесь к курятнику: вас поразит тишина, и вместе с тем вы будете слышать очень много маленьких звуков – то движение крыла, то чавканье, то треск насеста, то тоненький голос, выскочивший, точно капелька, из горла спящей птицы. «Где же Просперо? – снова подумала Суок, но уже с большей тревогой. – А вдруг его казнили сегодня и в его клетку посадили орла?» И тут из темноты чей‑то хриплый голос сказал: – Суок! И тут же она услышала тяжкое и частое дыхание и ещё какие‑то звуки, точно скулила большая больная собака. – Ах! – вскрикнула Суок. Она метнула фонарь в ту сторону, откуда её позвали. Там горели два красноватых огонька. Большое чёрное существо стояло в клетке подобно медведю, держась за прутья и прижав к ним голову. – Просперо! – тихо сказала Суок. И в одну минуту передумала целую кучу мыслей: «Почему он такой страшный? Он оброс шерстью, как медведь. В глазах у него красные искры. У него длинные, загнутые когти. Он без одежды. Это не человек, а горилла...» Суок готова была заплакать. – Наконец‑то ты пришла, Суок, – сказало странное существо. – Я знал, что я тебя увижу. – Здравствуй. Я пришла тебя освободить, – промолвила Суок дрогнувшим голосом. – Я не выйду из клетки. Я сегодня околею. И опять послышались жуткие, скулящие звуки. Существо упало, потом приподнялось и снова прижалось к прутьям. – Подойди, Суок. Суок подошла. Страшное лицо смотрело на неё. Конечно, это было не человеческое лицо. Больше всего оно походило на волчью морду. И самое страшное было то, что уши этого волка имели форму человеческих ушей, хотя и покрыты были короткой твёрдой шерстью. Суок хотела закрыть глаза ладонью. Фонарь прыгал в её руке. Жёлтые пятна света летали по воздуху. – Ты боишься меня, Суок... Я потерял человеческий облик. Не бойся! Подойди... Ты выросла, похудела. У тебя печальное личико... Он говорил с трудом. Он опускался всё ниже и наконец лёг на деревянный пол своей клетки. Он дышал всё чаще и чаще, широко раскрывая рот, полный длинных жёлтых зубов. – Сейчас я умру. Я знал, что увижу тебя перед смертью... Он протянул свою косматую обезьянью руку. Он чего‑то искал в темноте. Раздался звук, как будто выдернули гвоздь, и потом страшная рука протянулась сквозь прутья. В руке была небольшая дощечка. – Возьми это. Там записано всё. Суок спрятала дощечку. – Просперо! – сказала она тихо. Ответа не последовало. Суок приблизила фонарь. Зубы оскалились навсегда. Мутные, остановившиеся глаза смотрели сквозь неё. – Просперо! – закричала Суок, роняя фонарь. – Он умер! Он умер! Просперо! Фонарь потух.
|
