| Только что мы описывали утро с его необычайными происшествиями, а сейчас повернём обратно и будем описывать ночь, которая предшествовала этому утру и была, как вы уже знаете, полна не менее удивительными происшествиями. В эту ночь оружейник Просперо бежал из Дворца Трёх Толстяков, в эту ночь Суок была схвачена на месте преступления. Кроме того, в эту ночь три человека с прикрытыми фонарями вошли в спальню наследника Тутти. Это происходило приблизительно через час после того, как оружейник Просперо разгромил дворцовую кондитерскую и гвардейцы взяли Суок в плен возле спасательной кастрюли. В спальне было темно. Высокие окна были наполнены звёздами. Мальчик крепко спал, дыша очень спокойно и тихо. Три человека всячески старались спрятать свет своих фонарей. Что они делали – неизвестно. Слышался только шёпот. Караул, стоявший у дверей спальни снаружи, продолжал стоять как ни в чём не бывало. Очевидно, трое вошедших к наследнику имели какое‑то право хозяйничать в его спальне. Вы уже знаете, что воспитатели наследника Тутти не отличались храбростью. Вы помните случай с куклой. Вы помните, как был испуган воспитатель при жуткой сцене в саду, когда гвардейцы искололи куклу саблями. Вы видели, как струсил воспитатель, рассказывая об этой сцене Трём Толстякам. На этот раз дежурный воспитатель оказался таким же трусом. Представьте, он находился в спальне, когда вошли трое неизвестных с фонарями. Он сидел у окна, оберегая сон наследника, и, чтобы не заснуть, глядел на звезды и проверял свои знания в астрономии. Но тут скрипнула дверь, блеснул свет и мелькнули три таинственные фигуры. Тогда воспитатель спрятался в кресле. Больше всего он боялся, что его длинный нос выдаст его с головой. В самом деле, этот удивительный нос чётко чернел на фоне звёздного окна и мог быть сразу замечен. Но трус себя успокаивал: «Авось они подумают, что это такое украшение на ручке кресла или карниз противоположного дома». Три фигуры, чуть‑чуть освещённые жёлтым светом фонарей, подошли к кровати наследника. – Есть, – раздался шёпот. – Спит, – ответил другой. – Тсс!.. – Ничего. Он спит крепко. – Итак, действуйте. Что‑то звякнуло. На лбу у воспитателя выступил холодный пот. Он почувствовал, что его нос от страха растёт. – Готово, – шипел чей‑то голос. – Давайте. Опять что‑то звякнуло, потом булькнуло и полилось. И вдруг снова наступила тишина. – Куда вливать? – В ухо. – Он спит, положив голову на щеку. Это как раз удобно. Лейте в ухо... – Только осторожно. По капельке. – Ровно десять капель. Первая капля кажется страшно холодной, а вторая не вызывает никакого ощущения, потому что первая действует немедленно. После неё исчезнет всякая чувствительность. – Старайтесь влить жидкость так, чтобы между первой и второй каплей не было никакого промежутка. – Иначе мальчик проснётся, точно от прикосновения льда. – Тсс!.. Вливаю... Раз, два!.. И тут воспитатель почувствовал сильный запах ландыша. Он разлился по всей комнате. – Три, четыре, пять, шесть... – отсчитывал чей‑то голос быстрым шёпотом. – Готово. – Теперь он будет спать три дня непробудным сном. – И он не будет знать, что стало с его куклой... – Он проснётся, когда уже всё окончится. – А то, пожалуй, он начал бы плакать, топать ногами, и в конце концов Три Толстяка простили бы девчонку и даровали бы ей жизнь... Три незнакомца исчезли. Дрожащий воспитатель встал. Зажёг маленькую лампочку, горевшую пламенем в форме оранжевого цветка, и подошёл к кровати. Наследник Тутти лежал в кружевах, под шёлковыми покрывалами маленький и важный. На огромных подушках покоилась его голова с растрёпанными золотыми волосами. Воспитатель нагнулся и приблизил лампочку к бледному лицу мальчика. В маленьком ухе сверкала капля, будто жемчужина в раковине. Золотисто‑зелёный свет переливался в ней. Воспитатель прикоснулся к ней мизинцем. На маленьком ухе ничего не осталось, а всю руку воспитателя пронизал острый, нестерпимый холод. Мальчик спал непробудным сном. А через несколько часов наступило то прелестное утро, которое мы уже имели удовольствие описывать нашим читателям. Мы знаем, что произошло в это утро с учителем танцев Раздватрисом, но нам гораздо интереснее узнать, что стало в это утро с Суок. Ведь мы её оставили в таком ужасном положении! Сперва решено было бросить её в подземелье. – Нет, это слишком сложно, – сказал государственный канцлер. – Мы устроим скорый и справедливый суд. – Конечно, нечего возиться с девчонкой, – согласились Три Толстяка. Однако не забудьте, что Три Толстяка пережили очень неприятные минуты, удирая от пантеры. Им необходимо было отдохнуть. Они сказали так: – Мы поспим немного. А утром устроим суд. С этими словами они разошлись по своим спальням. Государственный канцлер, который не сомневался в том, что куклу, оказавшуюся девочкой, суд приговорит к смерти, отдал приказание усыпить наследника Тутти, чтобы он своими слезами не смягчил страшного приговора. Три человека с фонарями, как вы уже знаете, проделали это. Наследник Тутти спал. Суок сидела в караульном помещении. Караульное помещение называется кордегардией. Так, Суок в это утро сидела в кордегардии. Её окружали гвардейцы. Посторонний человек, зайдя в кордегардию, долго бы удивлялся: почему эта хорошенькая печальная девочка в необыкновенно нарядном розовом платье находится среди гвардейцев? Её вид совершенно не вязался с грубой обстановкой кордегардии, где валялись седла, оружие, пивные кружки. Гвардейцы играли в карты, дымили синим вонючим дымом из своих трубок, бранились, поминутно затевали драку. Эти гвардейцы ещё были верны Трём Толстякам. Они грозили Суок огромными кулаками, делали ей страшные рожи и топали на неё ногами. Суок относилась к этому спокойно. Чтобы отделаться от их внимания и насолить им, она высунула язык и, оборотившись ко всем сразу, сидела с такой рожей целый час. Сидеть на бочонке ей казалось достаточно удобным. Правда, платье от такого сиденья пачкалось, но уже и без того оно потеряло свой прежний вид: его изорвали ветки, обожгли факелы, измяли гвардейцы, обрызгали сиропы. Суок не думала о своей участи. Девочки её возраста не страшатся явной опасности. Они не испугаются направленного на них пистолетного дула, но зато им будет страшно остаться в тёмной комнате. Она думала так: «Оружейник Просперо на свободе. Сейчас он вместе с Тибулом поведёт бедняков во дворец. Они меня освободят». В то время, когда Суок размышляла таким образом, к дворцу прискакали три гвардейца, о которых мы говорили в предыдущей главе. Один из них, голубоглазый, как вы уже знаете, вёз какой‑то таинственный свёрток, из которого свисали ноги в розовых туфлях с золотыми розами вместо пряжек. Подъезжая к мосту, где стоял караул, верный Трём Толстякам, эти три гвардейца сорвали со своих шляп красные кокарды. Это было необходимо для того, чтобы караул их пропустил. Иначе, если бы караул увидел красные кокарды, он начал бы стрелять в этих гвардейцев, потому что они перешли на сторону народа. Они пронеслись мимо караула, едва не опрокинув начальника. – Должно быть, какое‑нибудь важное донесение, – сказал начальник, поднимая свою шляпу и стряхивая пыль с мундира. В этот момент настал для Суок последний час. Государственный канцлер вошёл в кордегардию. Гвардейцы вскочили и стали смирно, вытянув свои огромные перчатки по швам. – Где девчонка? – спросил канцлер, поднимая очки. – Иди сюда! – крикнул девочке самый главный гвардеец. Суок сползла с бочонка. Гвардеец грубо схватил её поперёк пояса и поднял. – Три Толстяка ожидают в Зале Суда, – сказал канцлер, опуская очки. – Несите девчонку за мной. С этими словами канцлер вышел из кордегардии. Гвардеец шагнул за ним, держа Суок одной рукой на весу. О, золотые розы! О, розовый шёлк! Всё это погибло под безжалостной рукой. Суок, которой было больно и неловко висеть поперёк страшной руки гвардейца, ущипнула его повыше локтя. Она собрала силы, и щипок получился основательный, несмотря на плотный рукав мундира. – Черт! – выругался гвардеец и уронил девочку. – Что? – обернулся канцлер. И тут канцлер почувствовал совершенно неожиданный удар по уху. Канцлер упал. И за ним немедленно упал гвардеец, который только что расправлялся с Суок. Его тоже ударили по уху. Но как! Можете себе представить, какой силы должен быть удар, чтобы свалить без чувств такого огромного и злого гвардейца. Прежде чем Суок успела оглянуться, чьи‑то руки снова подхватили её и потащили. Это тоже были грубые и сильные руки, но они казались добрее, и в них Суок чувствовала себя ловчей, чем в руках гвардейца, который валялся теперь на блестящем полу. – Не бойся! – шепнул ей чей‑то голос. Толстяки нетерпеливо дожидались в Зале Суда. Они сами хотели судить хитрую куклу. Вокруг сидели чиновники, советники, судьи и секретари. Разноцветные парики – малиновые, сиреневые, ярко‑зелёные, рыжие, белые и золотые – пылали в солнечных лучах. Но даже весёлый солнечный свет не мог украсить надутые физиономии под этими париками. Три Толстяка по‑прежнему страдали от жары. Пот сыпался с них, как горох, и портил лежащие перед ними бумажные листы. Секретари ежеминутно меняли бумагу. – Наш канцлер заставляет себя долго ждать, – сказал Первый Толстяк, шевеля пальцами, как удавленник. Наконец долгожданные появились. Три гвардейца вошли в зал. Один держал на руках девочку. О, как печально она выглядела! Розовое платье, поражавшее вчера своим сиянием и дорогой искусной отделкой, превратилось теперь в жалкие лохмотья. Увяли золотые розы, осыпались блёстки, измялся и истрепался шёлк. Голова девочки уныло свисала к плечу гвардейца. Девочка была смертельно бледна, и её лукавые серые глаза погасли. Пёстрое собрание подняло головы. Три Толстяка потирали руки. Секретари вынули длинные перья из‑за своих не менее длинных ушей. – Так, – сказал Первый Толстяк. – А где же государственный канцлер? Гвардеец, державший девочку, стал перед собранием и доложил. Голубые глаза его весело блестели: – У господина государственного канцлера по дороге случилось расстройство желудка. Объяснение это всех удовлетворило. Суд начался. Гвардеец усадил бедную девочку на грубую скамью перед столом судей. Она сидела, поникнув головой. Первый Толстяк начал допрос. Но тут встретилось весьма важное препятствие: Суок не хотела отвечать ни на один вопрос. – Прекрасно! – рассердился Толстяк. – Прекрасно! Тем хуже для неё. Она не удостаивает нас ответом – хорошо... Тем страшней мы выдумаем для неё кару! Суок не шелохнулась. Три гвардейца, точно окаменев, стояли по сторонам. – Позвать свидетелей! – распорядился Толстяк. Свидетель был только один. Его привели. Это был уважаемый зоолог, смотритель зверинца. Всю ночь он провисел на суку. Его только теперь сняли. Он так и вошёл: в цветном халате, в полосатом белье и в ночном колпаке. Кисть колпака волочилась за ним по земле, как кишка. Увидев Суок, которая сидела на скамье, зоолог зашатался от страха. Его поддержали. – Расскажите, как было дело. Зоолог принялся обстоятельно рассказывать. Он сообщил о том, как, влезши на дерево, он увидел между ветвями куклу наследника Тутти. Так как он никогда не видел живых кукол и не предполагал, что куклы по ночам лазят на деревья, то он очень испугался и лишился чувств. – Каким образом она освободила оружейника Просперо? – Не знаю. Я не видел и не слышал. Мой обморок был очень глубок. – Ответишь ли ты нам, гадкая девчонка, как оружейник Просперо очутился на свободе? Суок молчала. – Потрясите её. – Хорошенько! – приказали Толстяки. Голубоглазый гвардеец встряхнул девочку за плечи. Кроме того, он пребольно щёлкнул её в лоб. Суок молчала. Толстяки зашипели от злости. Разноцветные головы укоризненно закачались. – Очевидно, – сказал Первый Толстяк, – никаких подробностей нам не удастся узнать. При этих словах зоолог ударил себя ладонью по лбу: – Я знаю, что нужно сделать! Собрание насторожилось. – В зверинце есть клетка с попугаями. Там собраны попугаи самых редких пород. Вам, конечно, известно, что попугай умеет запоминать и повторять человеческую речь. У многих попугаев чудный слух и великолепная память... Я думаю, что они запомнили всё, что говорилось ночью в зверинце этой девчонкой и оружейником Просперо... Поэтому я предлагаю вызвать в Зал Суда в качестве свидетеля какого‑нибудь из моих удивительных попугаев. Гул одобрения прошёл по собранию. Зоолог отправился в зверинец и вскоре вернулся. На его указательном пальце сидел большой, старый попугай с длинной красной бородой. Вспомните: когда Суок бродила ночью по зверинцу, – вспомните! – ей показался подозрительным один из попугаев. Помните, она видела, как он смотрел на неё и как, притворившись спящим, улыбнулся в свою длинную красную бороду. И теперь на пальце зоолога, так же удобно, как и на своей серебряной жёрдочке, сидел этот самый краснобородый попугай. Теперь он улыбался весьма недвусмысленно, радуясь, что выдаст бедную Суок. Зоолог заговорил с ним по‑немецки. Попугаю показали девочку. Тогда он хлопнул крыльями и закричал: – Суок! Суок! Голос его походил на треск старой калитки, которую ветер рвёт с её ржавых петель. Собрание молчало. Зоолог торжествовал. А попугай продолжал делать свой донос. Он передавал действительно то, что слышал ночью. Так что если вас интересует история освобождения оружейника Просперо, то слушайте всё, что будет кричать попугай. О! Это была действительно редкая порода попугая. Не говоря уже о красивой красной бороде, которая могла сделать честь любому генералу, попугай искуснейшим образом передавал человеческую речь. – Кто ты? – трещал он мужским голосом. И тут же отвечал очень тоненько, подражая голосу девочки: – Я Суок. – Суок! – Меня послал Тибул. Я не кукла. Я живая девочка. Я пришла тебя освободить. Ты не видел меня, как я вошла в зверинец? – Нет. Я, кажется, спал. Сегодня я заснул впервые. – Я тебя ищу в зверинце. Я увидела здесь чудовище, которое говорило человеческим голосом. Я думала, что это ты. Чудовище умерло. – Это Туб. Значит, он умер? – Умер. Я испугалась и закричала. Пришли гвардейцы, и я спряталась на дерево. Я так довольна, что ты жив! Я пришла тебя освободить. – Моя клетка крепко заперта. – У меня ключ от твоей клетки. Когда попугай пропищал последнюю фразу, негодование охватило всех. – Ах, подлая девчонка! – заорали Толстяки. – Теперь понятно всё. Она украла ключ у наследника Тутти и выпустила оружейника. Оружейник разбил свою цепь, сломал клетку пантеры и схватил зверя, чтобы пройти свободно по двору. – Да! – Да! – Да! А Суок молчала. Попугай утвердительно замотал головой и трижды хлопнул крыльями. Суд окончился. Приговор был таков: «Мнимая кукла обманула наследника Тутти. Она выпустила самого главного мятежника и врага Трёх Толстяков – оружейника Просперо. Из‑за неё погиб лучший экземпляр пантеры. Поэтому обманщица приговаривается к смерти. Её растерзают звери». И представьте себе: даже когда был прочитан приговор, Суок не шевельнулась! Всё собрание двинулось в зверинец. Вой, писк и свист зверей приветствовали шествие. Больше всех волновался зоолог: ведь он был смотритель зверинца! Три Толстяка, советники, чиновники и прочие придворные расположились на трибуне. Она была защищена решёткой. Ах, как нежно светило солнце! Ах, как синело небо! Как сверкали плащи попугаев, как вертелись обезьяны, как приплясывал зеленоватый слон! Бедная Суок! Она не любовалась этим. Должно быть, глазами, полными ужаса, она смотрела на грязную клетку, где, приседая, бегали тигры. Они походили на ос – во всяком случае, имели ту же окраску: жёлтую с коричневыми полосами. Они исподлобья смотрели на людей. Иногда они бесшумно разевали алые пасти, из которых воняло сырым мясом. Бедная Суок! Прощай цирк, площади. Август, лисичка в клетке, милый, большой, смелый Тибул! Голубоглазый гвардеец вынес девочку на середину зверинца и положил на горячий блестящий графит. – Позвольте... – сказал вдруг один из советников. – А как же наследник Тутти? Ведь если он узнает, что его кукла погибла в лапах тигров, он умрёт от слез. – Тсс! – шепнул ему сосед. – Тсс! Наследника Тутти усыпили... Он будет спать непробудным сном три дня, а может быть, и больше... Все взоры устремились на розовый жалкий комок, лежавший в кругу между клеток. Тогда вошёл укротитель, хлопая бичом и сверкая пистолетом. Музыканты заиграли марш. Так Суок в последний раз выступала перед публикой. – Алле! – крикнул укротитель. Железная дверь клетки загремела. Из клетки тяжело и бесшумно выбежали тигры. Толстяки захохотали. Советники захихикали и затрясли париками. Хлопал бич. Три тигра подбежали к Суок. Она лежала неподвижно, глядя в небо неподвижными серыми глазами. Все приподнялись. Все готовы были закричать от удовольствия, увидев расправу зверей с маленьким другом народа... Но... тигры подошли, один нагнул лобастую голову, понюхал, другой тронул кошачьей лапой девочку, третий, даже не обратив внимания, пробежал мимо и, став перед трибуной, начал рычать на Толстяков. Тогда все увидели, что это была не живая девочка, а кукла – рваная, старая, никуда не годная кукла. Скандал был полный. Зоолог от конфуза откусил себе половину языка. Укротитель загнал зверей обратно в клетку и, презрительно подкинув ногой мёртвую куклу, ушёл снимать свой парадный костюм, синий с золотыми шнурами. Общество молчало пять минут. И молчание нарушилось самым неожиданным образом: над зверинцем в голубом небе разорвалась бомба. Все зрители рухнули носами в деревянный пол трибуны. Все звери стали на задние лапы. Немедленно разорвалась вторая бомба. Небо заполнилось белым круглым дымом. – Что это? Что это? Что это? – полетели крики. – Народ идёт на приступ! – У народа – пушки! – Гвардейцы изменили!! – О! А!! О!!! Парк заполнился шумом, криками, выстрелами. Мятежники ворвались в парк – это было ясно! Вся компания бросилась бежать из зверинца. Министры обнажили шпаги. Толстяки орали благим матом. В парке они увидели следующее. Со всех сторон наступали люди. Их было множество. Обнажённые головы, окровавленные лбы, разорванные куртки, счастливые лица... Это шёл народ, который сегодня победил. Гвардейцы смешались с ним. Красные кокарды сияли на их шляпах. Рабочие были тоже вооружены. Бедняки в коричневых одеждах, в деревянных башмаках надвигались целым войском. Деревья гнулись под их напором, кусты трещали. – Мы победили! – кричал народ. Три Толстяка увидели, что спасения нет. – Нет! – завыл один из них. – Неправда! Гвардейцы, стреляйте в них! Но гвардейцы стояли в одних рядах с бедняками. И тогда прогремел голос, покрывший шум всей толпы. Это говорил оружейник Просперо: – Сдавайтесь! Народ победил! Кончилось царство богачей и обжор! Весь город в руках народа. Все Толстяки в плену. Плотная пёстрая волнующая стена обступила Толстяков. Люди размахивали алыми знамёнами, палками, саблями, потрясали кулаками. И тут началась песня. Тибул в своём зелёном плаще, с головой, перевязанной тряпкой, через которую просачивалась кровь, стоял рядом с Просперо. – Это сон! – кричал кто‑то из Толстяков, закрывая глаза руками. Тибул и Просперо запели. Тысячи людей подхватили песню. Она летела по всему огромному парку, через каналы и мосты. Народ, наступавший от городских ворот к дворцу, услышал её и тоже начал петь. Песня перекатывалась, как морской вал, по дороге, через ворота, в город, по всем улицам, где наступали рабочие бедняки. И теперь пел эту песню весь город. Это была песня народа, который победил своих угнетателей. Не только Три Толстяка со своими министрами, застигнутые во дворце, жались, и ёжились, и сбивались в одно жалкое стадо при звуках этой песни, – все франты в городе, толстые лавочники, обжоры, купцы, знатные дамы, лысые генералы удирали в страхе и смятении, точно это были не слова песни, а выстрелы и огонь. Они искали места, где бы спрятаться, затыкали уши, зарывались головами в дорогие вышитые подушки. Кончилось тем, что огромная толпа богачей бежала в гавань, чтобы сесть на корабли и уплыть из страны, где они потеряли всё: свою власть, свои деньги и привольную жизнь лентяев. Но тут их окружили матросы. Богачи были арестованы. Они просили прощенья. Они говорили: – Не трогайте нас! Мы не будем больше принуждать вас работать на нас... Но народ им не верил, потому что богачи уже не раз обманывали бедняков и рабочих. Солнце стояла высоко над городом. Синело чистое небо. Можно было подумать, что празднуют большой, небывалый праздник. Всё было в руках народа: арсеналы, казармы, дворцы, хлебные склады, магазины. Везде стояли караулы гвардейцев с красными кокардами на шляпах. На перекрёстках развевались алые флаги с надписями: ВСЁ, ЧТО СДЕЛАНО РУКАМИ БЕДНЯКОВ, ПРИНАДЛЕЖИТ БЕДНЯКАМ. ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАРОД! ДОЛОЙ ЛЕНТЯЕВ И ОБЖОР! Но что стало с Тремя Толстяками? Их повели в главный зал дворца, чтобы показать народу. Рабочие в серых куртках с зелёными обшлагами, держа наперевес ружья, составляли конвой. Зал сверкал тысячами солнечных пятен. Сколько здесь было людей! Но как отличалось это собрание от того, перед которым пела маленькая Суок в день своего знакомства с наследником Тутти! Здесь были все те зрители, которые рукоплескали ей на площадях и рынках. Но теперь их лица казались весёлыми и счастливыми. Люди теснились, лезли друг другу на спины, смеялись, шутили. Некоторые плакали от счастья. Никогда таких гостей не видели парадные залы дворца. И никогда ещё так ярко не освещало их солнце. – Тсс! – Тише! – Тише! На вершине лестницы появилась процессия пленников. Три Толстяка смотрели в землю. Впереди шёл Просперо, с ним Тибул. Колонны зашатались от восторженных криков, а Три Толстяка оглохли. Их свели по лестнице, чтобы народ их увидел ближе и убедился, что эти страшные Толстяки у него в плену. – Вот... – сказал Просперо, стоя у колонны. Он был ростом почти в половину этой огромной колонны: его рыжая голова горела нестерпимым пламенем в солнечном сиянии. – Вот, – сказал он, – вот Три Толстяка. Они давили бедный народ. Они заставляли нас работать до кровавого пота и отнимали у нас всё. Видите, как они разжирели! Мы победили их. Теперь мы будем работать сами для себя, мы все будем равны. У нас не будет ни богачей, ни лентяев, ни обжор. Тогда нам будет хорошо, мы все будем сыты и богаты. Если нам станет плохо, то мы будем знать, что нет никого, кто жиреет в то время, когда мы голодны... – Ура! Ура! – неслись крики. Три Толстяка сопели. – Сегодня день нашей победы. Смотрите, как сияет солнце! Слушайте, как поют птицы! Слушайте, как пахнут цветы. Запомните этот день, запомните этот час! И когда прозвучало слово «час», все головы повернулись туда, где были часы. Они висели между двумя колоннами, в глубокой нише. Это был огромный ящик из дуба, с резными и эмалевыми украшениями. Посередине темнел диск с цифрами. «Который час?» – подумал каждый. И вдруг (это уже последнее «вдруг» в нашем романе)... Вдруг дубовая дверь ящика раскрылась. Никакого механизма внутри не оказалось, вся часовая машина была выломана. И вместо медных кругов и пружин в этом шкафчике сидела розовая, сверкающая и сияющая Суок. – Суок! – вздохнул зал. – Суок! – завопили дети. – Суок! Суок! Суок! – загремели рукоплескания. Голубоглазый гвардеец вынул девочку из шкафа. Это был тот же самый голубоглазый гвардеец, который похитил куклу наследника Тутти из картонной коробки учителя танцев Раздватриса. Он привёз её во дворец, он повалил ударом кулака государственного канцлера и гвардейца, который тащил бедную живую Суок. Он спрятал Суок в часовой шкаф и подменил её мёртвой, изорванной куклой. Помните, как в Зале Суда он тряс это чучело за плечи и как он отдал его на растерзание зверей? Девочку передавали из рук в руки. Люди, которые называли её лучшей танцовщицей в мире, которые бросали ей на коврик последние монеты, принимали её в объятия, шептали: «Суок!», целовали, тискали на своей груди. Там, под грубыми, рваными куртками, покрытыми сажей и дёгтем, бились исстрадавшиеся, большие, полные нежности сердца. Она смеялась, трепала их спутанные волосы, вытирала маленькими руками свежую кровь с их лиц, тормошила детей и строила им рожи, плакала и лепетала что‑то неразборчивое. – Дайте её сюда, – сказал оружейник Просперо дрогнувшим голосом; многим показалось, что в глазах его блеснули слезы. – Это моя спасительница! – Сюда! Сюда! – кричал Тибул, размахивая зелёным плащом, как огромным листом лопуха. – Это мой маленький дружок. Иди суда, Суок. А издали спешил, пробиваясь сквозь толпу, маленький улыбающийся доктор Гаспар... Трёх Толстяков загнали в ту самую клетку, в которой сидел оружейник Просперо.
|
