Откуда оно тут появилось, Привидение и само не помнило. Скорее всего, какой-то сильный ураган подцепил его на дворе старинного рыцарского замка и ради шутки занес на этот остров. Привидение очень тосковало в одиночестве. 

Всем известно, какая задача у привидений-кого-нибудь пугать. А кого можно пугать на необитаемом острове? Крабов? Черепах? Птичек? Но эти существа, в отличие от людей, совершенно не боятся нечистой силы. 

Привидение по своей натуре было трудолюбивым и общительным. Оно томилось без работы и боялось потерять квалификацию. И вот впервые за много столетий наступил для него радостный день. Вернее, ночь, потому что все привидения трудятся в ночную смену. 

После захода солнца Привидение почистило обветшалый саван, немножко порепетировало в своей пещере полузабытые "пугательные" приемы, потом определило по звездам, что уже полночь, и вышло на работу. ...Боб Рыбка первый увидел, как над черными кустами тихо всплыл кто-то непонятный, с большущими горящими глазами и в длинном светлом балахоне. - Я... ик... ик, - сказа-л Боб. - Мама... Я больше не буду. Здесь я всегда делаю отступление и говорю: - Вы должны понять Боба, Джона и Пушкадера. 

Они были необразованные, верили во всяких там чертей, ведьм и привидения... Конечно, вы люди современные и на их месте ничуть не испугались бы, потому что привидений нет и быть не может, но эти несчастные пираты... 

Среди слушателей раздается нервное хихиканье, а иногда и открытый смех. И я начинаю догадываться, что даже среди образованных и смелых пятиклассников есть люди, которые почувствовали бы себя немного неуютно там, на ночной поляне... 

...Тем более что Привидение старалось вовсю! Оно как сумасшедшее носилось вокруг поляны и выло, будто стая пикирующих бомбардировщиков. Потом оно останавливалось, печально подымало к луне прозрачные руки и унылым басом говорило непонятные заклинания. Пираты лежали, уткнувшись носом в песок, и наперебой каялись в грехах. 

Они думали, что Привидение собирается взять их за шиворот и утащить прямехонько в ад. - Клянусь кривой ногой, я брошу пиратское ремесло! - восклицал капитан Джон и посыпал песком голову. - Совершенно верно, капитан! - вторил Пушкадер. - Я тоже клянусь! - И он стукался лбом о пустой черепаховый панцирь. - А я вообще! - жалобно причитал Боб Рыбка.- Я давно собирался!.. Я хотел поступить в садовники и выращивать анютины глазки! 

Это мой любимый цветок! - Уавы-ахшм-бамухших-х-х-х,-отвечало Привидение и, нечеловечески усмехаясь, опять начинало облет поляны... Так продолжалось, пока звезды не показали четыре часа пополуночи. 

Тогда Привидение, довольное проделанной работой, отправилось на отдых, а обалделые от ужаса пираты до восхода лежали на песке и тихонько стонали. При свете дня они слегка пришли в себя и, вздрагивая, стали обсуждать ночное происшествие. Капитан Джон еще раз поклялся своей ногой, что бросит пиратское ремесло и начнет честную жизнь. 

Пушкадер и Рыбка его, разумеется, поддержали. Боязливо оглядываясь, бывшие пираты сделали зарядку и занялись дневными трудами. День прошел без всяких страхов, но к вечеру Джон, Пушкадер и Рыбка опасливо съежились у костра. И не зря. Изголодавшееся по работе Привидение не собиралось так легко оставлять несчастных робинзонов.

 Вторая ночь оказалась для них полна тех же ужасов... И третья ночь... И четвертая... И пятая... Но у человеческого характера есть неплохое свойство: постепенно он привыкает к самым большим страхам. Особенно если страхи эти одни и те же, однообразные. И на шестую ночь бывшие пираты уже не вздрагивали, не причитали и даже с любопытством смотрели, как Привидение старается нагнать на них прежний трепет... 

Тут, посередине длинного рассказа, я обычно останавливаюсь, чтобы глотнуть водички и прочистить горло. И несколько голосов обычно говорят: - А дальше? - Дальше... Привидение тоже чувствовало, что прежней радости уже нет. Люди почти перестали бояться. Теперь пугай не пугай, а толку не будет. А что еще может сделать Привидение? Оно состоит вроде бы как из тумана и серьезного вреда причинить человеку не в состоянии... Кстати, если встретитесь с привидениями, имейте это в виду... Ну, конечно, не бывает, это я так, на всякий случай... 

Ну а дальше было вот что... Днем Джон Кривая Нога посоветовался с товарищами, а ночью (это была уже седьмая ночь) он дождался, когда Привидение всплыло над кустами, и сказал: - Слушай, парень... Ты какой-то странный, ей-богу. Все ходишь в сторонке, разговариваешь не по-нашему... Ты подходи, не стесняйся. У нас вот похлебка еще осталась. На одном острове живем, пора уж познакомиться. Привидение неподвижно повисло в воздухе и задумалось. С одной стороны, вроде не полагается привидениям заводить близкое знакомство с людьми... а с другой стороны, что еще делать-то? Оно влетело в круг света и тихо присело на большую шляпу капитана Джона, которая лежала недалеко от костра.

 Смущенно покашляло и сказало: - Вообще-то вы правы... Да... Здрасте. Они познакомились и разговорились. Рассказали друг другу про свое житье-бытье. Привидение стало почти каждый вечер прилетать к новым знакомым на огонек, а иногда заглядывало и днем. Бывшие пираты всегда ему радовались.

 Привидение оказалось разговорчивым (намолчалось за века). Оно знало множество старинных легенд и охотно их рассказывало. А Джон, Пушкадер и Рыбка иногда пели Привидению морские песни (Пушкадер басом, Джон средним голосом, а Боб Рыбка тонко и нежно). В общем, заброшенные на остров люди и одинокий призрак все больше нравились друг другу. Однажды Привидение сказало: - Вот что, ребята... Я смотрю, люди вы неплохие.

 Сами говорите, что в пираты пошли не по злобе, а от скудной жизни. Бедняков не обижали, а если когда приходилось палить из пушек и махать кортиками, так что поделаешь - такая ваша была пиратская профессия... Джон и Пушкадер завздыхали и закивали, а Боб Рыбка напомнил: - К тому же мы теперь совсем перевоспитались... - Вот и хорошо, - сказало Привидение. - Поэтому я хочу открыть вам одну тайну... Видите ту кривую пальму? - Видим, - взволнованно выдохнули бывшие пираты. - Если там, куда в полдень упадет тень от верхушки, вы станете копать яму, найдете сокровище. 

Услыхав такие слова, капитан Джон, боцман Пушкадер и матрос Боб Рыбка кинулись к пальме, потому что солнце стояло в зените - был как раз полдень. Ржавыми абордажными саблями, которые они не потеряли даже при крушении, бывшие пираты начали рыхлить и разгребать землю. И они нашли сокровище! 

Это был полусгнивший сундук, полный золотых монет, всяких драгоценностей и старинного оружия. Когда сундук вытащили, он тут же рассыпался на досочки. В капитане, боцмане и матросе проснулись прежние пиратские привычки. Пушкадер упал на кучу золота и стал загребать сокровище к себе. - Прочь руки! - заорал Джон Кривая Нога. - По закону половина добычи принадлежит капитану! - Он схватил старинный пистолет и щелкнул курком. - Всех перестреляю! Пистолет был, конечно, незаряженный, и капитан стукнул Пушкадера по шее рукояткой. 

Начался шумный дележ, который очень был похож на обыкновенную драку. Наконец Боб Рыбка (которому в этом дележе досталось всего несколько монеток) воскликнул: - Как же нам не стыдно! Так ведем себя при посторонних! А ведь мы говорили, что перевоспитались! И всем стало стыдно, потому что Привидение маячило неподалеку и укоризненно поглядывало на драчунов. Капитан Джон поднялся с груды сокровищ, выплюнул четыре золотых дублона, вытряхнул из уха крупный алмаз и сказал: - Мы это... просто так. Поиграли. Клянусь моей кривой ногой, это была просто шутка. - Совершенно верно, капитан, - сказал Пушкадер. Сел на травку и высыпал из широкого сапога с отворотами драгоценные камни. - Давайте все в общую кучу... 

У вас, капитан, вон в том кармане, кажется, случайно еще с десяток монет... - Будем делить честно, - предложил Боб Рыбка.- На четыре части. - Почему на четыре? - удивились капитан и боцман. - Нас трое! - А ему... - Боб украдкой кивнул в сторону Привидения. Джон и Пушкадер засмущались и согласились. Но когда разделили сокровище, Привидение расхохоталось. Оно сказало, что золото и алмазы ценятся только у людей, а для привидений они - тьфу!

Все равно что песок. Так что пускай трое друзей все забирают себе. Бывшие пираты, конечно, не спорилиподелили на три части и долю Привидения. Потом, тяжело дыша, каждый сел рядом со своим богатством. И Боб Рыбка печально сказал: - Ну и что дальше? Зачем нам эти сокровища? Здесь не купишь на них даже пирожок с морковкой. - Да! 

Пора решаться! - воскликнул капитан Джон (и, конечно, поклялся ногой). - Правильно, капитан! - гаркнул боцман. А Боб Рыбка тихонько вздохнул. И они решились на то, на что раньше решиться никак не могли: из пальмовых стволов соорудили плот с мачтой, из рубашек и штанов сшили парус и с попутным ветром поплыли через океан. А Привидение, чтобы не скучало, они взяли с собой... Я был полным хозяином в своем романе и сделал так, что плавание протекало вполне благополучно, при тихой и теплой погоде. Тяжело нагруженный золотом плот приплыл прямо в тот город, где Джон, Пушкадер и Боб когда-то были маленькими и ходили в школу. 

Теперь бывшим пиратам больше не надо было заниматься разбоем. На свои сокровища каждый купил себе корабль и сделался настоящим капитаном. Стал возить, грузы и пассажиров. А Привидение поселилось на берегу, в развалинах старого маяка. Всем известно, что развалины для привидений-все равно что для человека дом со всеми удобствами. Скоро в городе стало известно, что в башне разрушенного маяка завелась нечистая сила. На маяк потянулись толпы туристов. Стали приезжать из других городов и даже из других стран. 

Привидение работало изо всех сил: летало по темным коридорам, сверкало глазами и выло на разные голоса. Губернатор потирал руки: деньги от туристов текли в городскую казну рекой... Правда, в конце концов Привидение переутомилось и потребовало у губернатора два выходных в неделю. Тот, конечно, согласился... Когда капитаны Джон Кривая Нога, Пушкадер и Боб Рыбка приплывали в родной город, Привидение являлось к ним в гости. Они вчетвером сидели в кают-компании и вспоминали свои приключения на необитаемом острове, Так заканчивалась моя первая в жизни книжка. Получилась она довольно тонкая: семь или восемь страничек. И, скорее всего, события, которые я только что изложил, были описаны в ней не так подробно.

 Ведь потом я эту историю рассказывал множество раз, она обрастала деталями и, наверно, даже кое в чем изменялась. Но думаю, что я все же довольно точно передаю содержание того давнего "романа". Писал я его пять вечеров подряд. И никому не объяснял, чем занят. Ложился грудью на тетрадку, если кто-то пытался заглянуть мне через плечо.

 Маме неловко говорил: - Ну потом... Потом покажу. А старшей сестрице предлагал идти подальше и заняться своими делами. - Учил бы лучше уроки, - говорила Людмила. На эти глупые слова я не реагировал и снова окунался в таинственные события на острове. Наконец "Остров Привидения" был закончен. 

Я поставил красивую большую точку, облегченно вздохнул и сел перечитывать свое творение. И оказалось, что читать, мне совсем неинтересно. Не потому, что плохо написано. Просто мне все уже было известно. Тогда я понял еще одну простую вещь: писатель пишет книги не для себя. Ему нужны читатели! Ни мамы, ни даже Людмилы дома не было. Дядя Боря, живший рядом, в проходной комнате, уехал в командировку. Самый близкий читатель находился за шаткой дощатой стенкой, которая отделяла нашу квартиру от соседской. 

Там жил со своей матерью и старшим братом четвероклассник Лешка Шалимов. В то время это был тощий, стриженный под машинку парнишка в обвисшем свитере, латаных шатанах и подшитых, огромных, как ведра, валенках. Впрочем, такие признаки годились почти для всякого мальчишки тех лет. Упитанностью никто не страдал, заплаты и подшитые валенки были тоже обычным явлением, а стригли под машинку всех поголовно. Даже еле заметная челочка, жалко торчащая над лбом, вызывала праведный гнев учителей и завучей... С той поры школьники многого добились: теперь их нелегко заставить остричь локоны, висящие ниже ушей. 

Но педагоги не поднимают белый флаг и продолжают упорную борьбу за "короткие прически". Видно, им снятся давние сороковые годы и ровные ряды голых макушек. Судя по всему, они (педагоги, а не макушки) уверены, что в одинаково стриженных головах никогда не возникнет разнообразных и опасных идей, грозящих срывами уроков и падением графика успеваемости. Увы, по собственному опыту знаю, что это не так.

 В наших "черепушках", украшенных строгими прическами "под ноль", мысли бродили, всякие. Очень разные. Лешке, например, за день до описываемых событий пришла мысль притащить в класс будильник и включить под партой посреди урока звонок. Стриженые полчища с радостным воем кинулись в коридор: думали, что уже перемена. 

Вечером я слышал через стенку, как Лешкина мать громко причитала и обещала разбить ни в чем не виноватый будильник о башку беспутного сына. А брат-студент непедагогично хохотал... Лешка был по натуре скептиком. Он смотрел на окружающее с иронической ухмылкой. Ко всему хорошему он относился с недоверием. Я знал это, но выхода у меня не было. Я для храбрости набрал в себя воздуху, зажмурйлся и крепко забарабанил в стенку. Она затряслась и загудела. Послышались Лешкины крики - сердитые и жалобные. А через полминуты на пороге возник сам Лешка. Его макушку украшало круглое чернильное пятно. 

...Здесь все слушатели почему-то смеются. Они думают, что, колотя в перегородку, я с какой-то полки опрокинул на Лешкину башку чернильницу. Ничего подобного. Кто будет приколачивать полку на такую шаткую стенку да еще ставить туда посуду с чернилами? Дело было в другом. Лешка не умел решать задачки. Он их ненавидел.

 Особенно те, где говорилось про бассейн с трубами. Вода то наливалась в этот бассейн, то вытекала из него, и надо было решить, когда он в конце концов наполнится. Лешка негодовал: "Неужели не могут сделать для трубы затычку, чтобы ничего не выливалось? Набралось бы до краев - и крышка!" Вот и сейчас он пришел злющий, потому что не получалась такая задача. Писали тогда деревянными ручками-вставочками со стальными перьями (сейчас их можно увидеть, пожалуй, только на почтах и в сберкассах). 

Перья макали в чернильницы-непроливашки или аптечные пузырьки, где разводили купленный на толкучке чернильный порошок. У Лешки был пузырек. Лешка заполнял его по самое горлышко, чтобы не возиться лишний раз. Когда он злился на задачку, то забывал про все и опускал ручку в чернила "по самый корешок". Пальцы поэтому были перемазаны. А что делает четвероклассник, если не получается задачка? Бросает ручку и скребет перемазанными пальцами затылок. Оттого и пятно. Чем оно больше, тем, значит, сложнее попалась задача.

 Сейчас пятно на Лешкином темени было размером с тюбетейку. Лешка сказал свистящим от злости голосом: - Не можешь, балда, позвать по-человечески? Обязательно стенку ломать? Тут и так ни фига не решается, а он... Я скромно переждал эту вспышку негодования и примирительно произнес: - Ладно, Лешка. 

Завтра спишешь задачку у Эльки Матюхиной. (Это была Лешкина соседка по парте). А я вот... - Здесь я засмущался и потупил глаза. Потом сипловато выговорил: - Я тут книжку написал... Надо было видеть Лешкино лицо. Он посмотрел на меня сперва с изумлением, а потом как на курицу, которая грозится облететь вокруг света. - Ты?.. - сказал он.

 Однако отступать мне было некуда. Я вздохнул и протянул ему газетную тетрадку. Лешка усмехнулся так, что у меня под майкой разбежались колючие шарики. Но тетрадку он взял. Прислонился к дверному косяку, отставил правую ногу в необъятном своем валенке, помусолил палец, откинул обложку и зашевелил губами. У меня выключилось дыхание... Однако, чем дальше Лешка читал, тем серьезнее делалось у него лицо. Он уже не слюнявил палец и страницы перелистывал аккуратно. Так, не отходя от косяка, он проглотил мой роман "Остров Привидения". А проглотив, сделался опять насмешливым и недоверчивым: - Ну и что? Ты это где-то списал. Я очень обиделся, но обиду скрыл. Только сказал, что никогда не имел привычки что-нибудь списывать. Это н е к о т о р ы е то и дело списывают у соседки по парте задачки и упражнения... 

И, кроме того, где я мог это списать? Может быть, Лешка читал раньше книгу про остров с Привидением? Или хотя бы слышал про такую? Лешка поскреб чернильную макушку и вынужден был признать, что не читал и не слышал. - Ну ладно, не заводись на простокваше, - снисходительно произнес он. - Если сам, то ничего... Давай, я завтра к нам в класс унесу. Почитаем, а потом скажу, понравилась нашим или нет... Я заволновался. Я просто заметался в душе. Конечно, какой писатель не мечтает, чтобы читателей было как можно больше? Но страшно же: одно дело - знакомый (хотя и вредный) Лешка, другое сорок почти незнакомых людей... - Ну... ладно, - решился я. - Только вы не очень... Если там какие недостатки, не ругайте изо всех сил. Все же это у меня первая книжка. - Ничего, - отозвался Лешка. - Там свои люди, не вздрагивай... Но я "вздрагивал". 

И в этот вечер, и потом еще целый день. Лешка учился во вторую смену, и я с трепетом ждал, когда он явится из школы. Явился он, конечно, поздно. Встал на пороге, вынул из облезлого портфеля мою газетную тетрадь - порядком измочаленную - и протянул ее таким жестом, каким во времена Кутузова и Наполеона протягивали маршалам пакеты с важными донесениями. - Забирай, - сказал он. - Мы читали вслух. Даже Анна Яковлевна подходила и слушала. Все говорят, что ты пишешь, как Жюль Берн. Валяй дальше! Надо ли говорить, как я возликовал! 

Вдохновленный массовым признанием, я склепал новую тетрадку и сел писать свой второй роман. Однако дело двигалось хуже. Помню, что я пытался сочинить историю про старого капитана, который попал в плен к индейцам и подружился с мальчишкой-сыном индейского вождя (здесь было что-то от "Кавказского пленника" Льва Толстого, которого мы как раз читали в классе). У меня не получалось описание американского берега, к которому капитан приплыл на своем корабле. Я мучился. Тетрадка была исчеркана, я сделал другую, но это не помогло. Самое скверное, что целыми днями я думал только о своей новой книжке. Ни о чем другом! Это, конечно, сказалось на отметках. В табеле запахло двойкой по арифметике, а домакрупным скандалом. Тогда я впервые понял, что писательская работа - совсем не мед. Спасла меня весна. Началась она неожиданно, резко, будто кто-то щелчком выключателя повысил в солнце накал. И однажды, прыгая в своих валенках по кирпичикам, брошенным в лужи, я понял, что не хочу писать книги, а хочу, как все нормальные люди, кидаться комками из тающего снега, носиться по двору и делать из сосновой коры парусные кораблики. Со всеми этими делами, однако, произошла задержка. 

Валенки не годились для весенней погоды, а ботинок еще не было. Маме со дня на день обещали на работе выдать их по какому-то ордеру, но не выдавали: то ордер не подписан, то кладовщик уехал, то нет нужного размера, И поэтому я сидел дома. То, что не надо ходить в школу, я пережил без особой горечи. Но под нашими окнами растекалась прекрасная мартовская лужацелый океан. И по этому океану ходили эскадры с бумажными парусами. Лешка, очевидно, был адмиралом. Он командовал, когда устраивали гонки и морские сражения. 

А я сидел на подоконнике и с тоскливой завистью смотрел на это парусное празднество. Наконец я не выдержал. Забарабанил по стеклу, обратил на себя внимание адмирала Шалимова и умоляющими знаками просигналил, чтобы он принес мне кусок сосновой коры. После чтения моего "романа" Лешка относился ко мне с некоторым уважением. Он снизошел к моей просьбе. И через несколько минут я кухонным ножом (тем же, которым чинил карандаши для "Острова Привидения") обрабатывал мягкую коричневую кору, стараясь заострить нос будущего брига "Робинзон". Потом я вколотил в корабельный остов две лучинки-мачты и воткнул в корму руль из толстого бритвенного лезвия "Стандарт". В этот момент пришла на обеденный перерыв мама. Ботинок она так и не получила, но купила на толкучке резиновые сапоги. Почти новые, только с двумя аккуратными заплатками. Они пришлись мне в самую пору (правда, пришлось надеть еще толстые носки и отогнуть голенища). Скорее на улицу! Туда, где сияют просторы весенних морей! Но сначала надо было оснастить "Робинзон" парусами. Подходящей бумаги под руками не оказалось, и я без всякого сострадания пустил на марсели и брамсели тетрадку с "Островом Привидения"... Как ни странно, мой кораблик оказался быстроходнее других. Он лихо резал носом воду и прекрасно держался на курсе. 

Может быть, это действовал бритвенный руль. Но, скорее всего, причина в том, что паруса моего брига были особенные. Видимо, они сохраняли в себе силу моего вдохновения, силу тех морских ветров, которые шумели на страницах моей первой книжки... Даже Лешка снисходительно признал первенство моего брига "Робинзон" (напомнив, что именно он, Лешка, добыл для него кору на соседской поленнице). Счастливый, забывший о времени, я до вечера метался по берегам огромной синей лужи. Я радовался морской жизни: сверканию солнца, теплому ветру, парусам и крикам веселых капитанов... Я ничуть не жалел о порванном романе и был уверен, что напишу еще много книг. А пока я отправлял свое удачливое суденышко все в новые и новые рейсы...

 За этим делом и застала меня мама, когда вернулась с работы. - Ой-ей-ей!-сказала она.-Да ты же сырой насквозь! Насквозь не насквозь, а в сапогах громко хлюпало (одна заплатка отлетела в первые полчаса): - Домой,-сказала мама.-Домой, домой, домой... - Подожди!-взмолился я.-Последний разик! ...Помню очень ясно, как я стою коленками на шатких досках деревянного тротуарчика, а по воде, отразившей чистое небо, убегает к далекому берегу бриг "Робинзон". Мама терпеливо ждет. Она понимает... Она всегда понимала меня. 

Мои игры, мои стихи, мой тайны и мою странную привязанность к парусам. Именно ей посвятил я книжку о первых кораблях своего детства. И этот рассказ я тоже посвящаю маме... Только подожди, мама, не торопи меня с улицы домой, пока мой кораблик не приткнулся к дальнему берегу. Пока впереди есть еще пространство синей чистой воды...