Дожидаясь трамвая — прошла, казалось, целая вечность, — Тим то и дело оглядывался через плечо на портал палаццо, но, кроме швейцара, неподвижно стоящего у дверей, там по-прежнему никого не было. Как видно, долгое отсутствие Тима ни у кого ещё не вызвало беспокойства. 

Тим с нетерпением изучал схему трамвайных маршрутов, посреди которой было помещено длинное прямоугольное зеркало. И вдруг он — не в первый раз за эти сутки! — узнал благодаря отражению нечто новое о нравах барона. Он увидел в зеркало, что за выступом палаццо стоит тот самый автомобиль, на котором он приехал сюда вместе с бароном.

 За этим автомобилем виднелись ещё две машины, и возле первой из них стояло двое людей, о чём-то беседовавших друг с другом. Один из них в эту минуту как раз указывал рукой на Тима. Теперь Тиму вспомнилось, что директор Грандицци, ещё когда они плыли на баркасе, говорил о детективах, которые будут его постоянной личной охраной. 

Может быть, это как раз и есть его тайные телохранители? Вот уж это было бы совсем некстати — ведь барон не должен знать, что Тим виделся с Джонни. В эту секунду подошёл трамвай. У него было два прицепа с открытой площадкой — значит, и с той стороны площадки есть ступеньки! Это было на руку Тиму. С тех пор, как он лишился своего смеха, он понемногу приучился в трудном положении рассуждать спокойно и хладнокровно. 

Он вскочил на площадку среднего вагона и, протолкавшись между стоявшими там людьми, успел, прежде чем тронулся трамвай, сойти с другой стороны площадки. И тут он со всех ног бросился бежать через улицу, проскочил под самым носом у несущейся на полной скорости гоночной машины и помчался по тротуару. Прежде чем свернуть в узкий переулок, он ещё раз быстро оглянулся назад и увидел, что один из детективов как раз собирается перебежать улицу. Тогда Тим понял, что избавиться от телохранителей ему поможет только хитрость. 

К счастью, он находился в той части Генуи, которая славится своими запутанными переулками и проходными дворами; большинство домов имеет здесь два входа: парадный и чёрный. Тим с независимым видом вошёл в маленькую закусочную, в которой пахло тушёным мясом и оливковым маслом, и, тут же выйдя в другую дверь, очутился в переулке, где прямо перед домами стояли лотки с жареными каракатицами. 

Здесь он юркнул в какую-то дверь, над которой висела вывеска: «Trattoria» — «Закусочная», и, выскочив через чёрный ход траттории, попал в переулочек с ювелирными лавками; пробежал вдоль витрин с россыпями драгоценных украшений, свернул в узенький поперечный переулочек на другой стороне и, очутившись в толпе болтливых, крикливых, ругающихся хозяек, догадался, что находится на небольшом рынке; снова пробежал через какую-то тратторию, где пахло прокисшим вином, и вдруг оказался перед раскрывшейся в эту минуту дверью подъехавшего автобуса.

 Не долго думая, он вскочил на подножку; дверь за ним закрылась, и автобус тронулся. Кондуктор с улыбкой погрозил ему пальцем и протянул руку, чтобы получить деньги за проезд. Тим, совсем забывший о деньгах, машинально сунул руку в карман своей полосатой куртки и со вздохом облегчения нащупал в нём мелочь и бумажные деньги.

 Он протянул кондуктору одну из бумажек и сказал: — Христофор Колумб. — М-м-м? — переспросил кондуктор. — Христофор Колумб! Памятник! — повторил мальчик, стараясь говорить как можно отчётливей. Теперь кондуктор его понял. — Il monumento di Cristoforo Colombo, — поправил он Тима поучительным тоном.

 И Тим старательно повторил: — Иль монументе ди Кристофоро Коломбо. — Bene, bene! — улыбнулся кондуктор. — Хорошо, хорошо! Потом он дал Тиму 85 лир сдачи, оторвал билет и объяснил знаками, что скажет, когда ему выходить. Тим кивнул с серьёзным лицом и подумал: «Вот повезло!» Радоваться по-настоящему он не мог, но ему стало легче. Минут через десять — автобус, проехав мимо гавани, стал подниматься по переулку в гору — кондуктор, тронув Тима за плечо, указал рукой в окно на большой белый памятник, стоявший среди пальм перед огромным зданием со множеством стеклянных дверей. Тим сказал по-итальянски единственное слово, которое знал: — Грацие! Спасибо! Потом он вышел из автобуса и, оказавшись на большой площади, растерянно огляделся по сторонам. Он понял, что большое здание — это вокзал.

 Часы над главным входом показывали без пяти минут восемь. Среди людей на площади он не обнаружил своих детективов. Но и рулевого Джонни тоже нигде не было. Тим нарочито медленно поплёлся в сторону памятника, обошёл его кругом и только тут увидел рулевого — Джонни стоял, прислонившись к стволу огромной пальмы, сам чуть ли не с неё ростом. 

Трудно было его не заметить. Тим бросился к нему со всех ног и повис бы у него на шее, если бы Джонни был не таким громадным. — Я удрал, Джонни! — крикнул он, еле переводя дыхание. — Барон навязал мне каких-то детективов, но я… — Барон? — с изумлением перебил его рулевой. — Я считал, что барон умер. — Он превратился в своего брата-близнеца! Джонни свистнул сквозь зубы. Потом он взял Тима за руку и сказал: — Пойдём посидим с тобой тут в одном кабачке. Пусть-ка попробует нас разыскать! И он повёл за собой Тима по бесконечным переулкам и переулочкам. То, что Джонни назвал «кабачком», заслуживало, собственно говоря, лучшего названия. Помещение, по форме похожее на коридор, постепенно расширялось и заканчивалось полутёмным, почти квадратным залом. Пол здесь был из струганых досок, тёмные деревянные полки по стенам чуть ли не до самого потолка уставлены бутылками всех форм, цветов и размеров. Выглядело всё это очень торжественно, словно собор из бутылок. 

Рулевой подвёл Тима к свободному столику в самом дальнем углу квадратного зала. Теперь тот, кто входил в дверь, не мог бы их увидеть. Когда подошёл кельнер, Джонни заказал два стакана красного вина. Потом он вытащил из левого и из правого внутреннего кармана своей куртки по бутылке рома, поставил под стул Тима и сказал: — Вот он, твой выигрыш. Я прячу его из-за кельнера. Ещё подумает, что мы собираемся распить здесь принесённое вино. Тим, в свою очередь, тоже вытащил что-то из внутреннего кармана куртки. 

Это было письмо к господину Рикерту. — Ты отвезёшь его в Гамбург, Джонни? Я боюсь отправлять его почтой. — Будет сделано, малыш! Письмо перекочевало в карман рулевого. Потом Джонни сказал: — А ты стал прямо пижоном, Тим! Ну как, здорово быть богатым? — Немного утомительно, — ответил Тим. — Но вообще-то можно вести себя как хочешь. Если неохота смеяться, можешь не смеяться, даже когда фотографируют! А это не так уж мало. — А ты что, против того, чтобы смеялись? — озадаченно спросил Джонни. Тим понял, что проболтался. 

Он чуть себя не выдал. А ведь ни один человек на свете не должен узнать от него, что он продал свой смех. Но ему так и не удалось исправить свою ошибку каким-нибудь невинным объяснением, так как Джонни заговорил снова. Казалось, он попал в свою стихию: говоря о смехе, он даже выражался более гладко, чем обычно. — Я согласен, — сказал он, — что вежливые улыбочки и смешки действуют на нервы. Ничего нет противнее, чем когда тебе в «Доме моряка» с утра до вечера умильно улыбаются какие-то старые дуры. Улыбаясь, уговаривают воздержаться от алкогольных напитков; улыбаясь, накладывают на тарелку кислую капусту; улыбаясь, призывают молиться перед сном. Даже аппендицит тебе из брюха вырезают и то с улыбочкой. 

Улыбочки, улыбочки, улыбочки… Ей-ей, просто никакого терпения не хватит! Кельнер принёс вино и профессионально улыбнулся, подавая стаканы. Тим закусил губу; он сидел, не подымая глаз от стола, и Джонни с удивлением заметил, что мальчик готов расплакаться. Он замолчал, дожидаясь, пока уйдёт кельнер. Но и тогда он лишь поднял свой стакан и сказал: — За твоё здоровье, Тим! — За твоё здоровье, Джонни! 

Тим только чуть пригубил вино — оно показалось ему кислым. Ставя на стол пустой стакан, Джонни пробормотал: — Хотел бы я доискаться, в чём тут дело… Но Тим его понял. Он вдруг оживился и зашептал: — Постарайся поговорить с Крешимиром. Он всё знает и может тебе рассказать. А я не могу. Мне нельзя. Рулевой задумчиво посмотрел на мальчика. Наконец он сказал: — Кажется, я кое о чём догадался… — Потом он нагнулся к Тиму через стол и, глядя ему прямо в глаза, спросил: — Скажи-ка, а этот тип показывал тебе какие-нибудь фокусы? — Нет, — ответил Тим. — Ничего он мне не показывал. Только один раз сказал наизусть какой-то старинный заговор. И тут Тим рассказал рулевому о странном разговоре в номере отеля, о заклинании и о том, как рухнула люстра. История с люстрой невероятно развеселила Джонни. Он прямо взревел от смеха и так колотил кулаками по столу, что стаканы заплясали, а вино расплескалось. 

Задыхаясь от хохота, он еле выговорил: — Вот умора! Нет, это просто блеск! Да понимаешь ли ты, что стукнул эту старую обезьяну по самому больному месту? А, Тим? Нет, серьёзно, малыш?! И Джонни снова покатился со смеху. — Ты не мог бы сделать ничего лучшего, — продолжал он, в изнеможении откинувшись на спинку стула, — чем разнести эту люстру. Такого этот господин просто не переносит!