Я, как старая дура, иду к Сирини Гарпер и думаю, что она вслед за мною поверит всей этой чуши насчет твоего чудесного сна, и здравствуйте! Оказывается, ее Джо рассказал ей, что ты просто-напросто прокрался в тот вечер сюда и подслушал наш разговор. Не знаю, Том, что может выйти из мальчика, который так бессовестно лжет! Мне больно подумать, что ты дал мне пойти к Сирини Гарпер, чтобы все смеялись надо мной, как над дурой, — и даже не попытался меня удержать! Теперь вся эта история представилась Тому в ином освещении. 

До сих пор его утренняя проделка казалась ему очень милой и ловко придуманной шуткой. Теперь же она сразу потускнела, стала ничтожной и жалкой. Он повесил голову и в первую минуту не знал, что ответить; потом сказал: — Тетя, мне жалко, что я это сделал… но я как-то не подумал. — Ах, милый мой, ты никогда не думаешь!

 Ты никогда ни о чем не думаешь, только о себе и своих удовольствиях. Небось тебе пришло в голову явиться сюда с Джексонова острова ночью, чтобы посмеяться над нашим несчастьем! Пришло в голову морочить меня россказнями о том, что ты видел во сне, а вот пожалеть нас, избавить от горя, — об этом ты не подумал! — Тетя, я теперь понимаю, что это было мерзко, но я не хотел сделать подлость, даю вам честное слово. Да и, кроме того… тогда вечером… я приходил совсем не для того, чтобы смеяться над вами. — А для чего же? — Я хотел сказать вам, чтобы вы не беспокоились о нас… что мы не утонули. — Том, Том! Я возблагодарила бы господа бога в самой горячей молитве, если бы только могла поверить, что тебе пришла в голову такая добрая мысль, но ты сам знаешь, что этого не было… и я знаю, Том. — Было, было! Даю вам честное слово, что было! Не сойти мне с этого места, было! — Ах, Том, не лги… не выдумывай… 

Это во сто раз хуже. — Это, тетя, не ложь, это правда. Мне хотелось, чтобы вы не горевали, вот я и пришел тогда вечером. — Я отдала бы все на свете, чтобы поверить тебе: это искупило бы все твои грехи. Если бы это было так, я даже не жалела бы о том, что ты убежал из дому и натворил столько бед… Но нет, все неправда… 

Иначе ты непременно сказал бы мне, для чего ты пришел. — Видите ли, когда вы стали говорить, что нас будут отпевать, как покойников, мне вдруг представилось, как будет чудесно, если мы проберемся в церковь и спрячемся там на хорах… и, конечно, мне очень захотелось, чтоб так оно и было. Поэтому я сунул кору обратно в карман и не сказал ни словечка. — Какую кору? — А ту, где я написал вам, что мы ушли в пираты.

 Я так теперь жалею, что вы не проснулись, когда я вас поцеловал! Ужасно жалею — честное слово! Суровые складки на лице тети Полли разгладились, и в глазах ее засияла внезапная нежность. — А ты правда поцеловал меня, Том? — Ну да, поцеловал. — И это верно? — Еще бы! — Почему же ты меня поцеловал, Том? — Потому что я вас так любил в ту минуту, и вы стонали во сне, и мне было очень вас жалко. Это, пожалуй, было похоже на правду. Старушка сказала с дрожью в голосе, которой она не могла скрыть: — Поцелуй меня еще раз, Том! 

И… ступай в школу, и… не приставай ко мне больше. Едва только он ушел, тетя Полли побежала в чулан и вытащила рваную куртку, которую он носил во время своих разбойничьих подвигов. Взяв куртку в руки, она вдруг остановилась и сказала себе: — Нет, лучше не надо! Бедный мальчик! Я уверена, что он солгал… но то была святая ложь, святая — потому что ею он думал утешить меня. Я надеюсь… я знаю, что господь простит ему, потому что он солгал по доброте. Но мне не хотелось бы убедиться, что это ложь, и я не стану смотреть! 

Она отложила куртку и с минуту раздумывала; дважды она протягивала к ней руку и дважды отдергивала; наконец решилась, подкрепив себя мыслью: "Это добрая, добрая ложь, — я не позволю себе огорчаться”. И она сунула руку в карман. Через минуту она уже читала строки, написанные Томом на куске коры, и говорила сквозь слезы: — Теперь я могла бы простить ему хоть миллион грехов!