Всякий пень, встававший у них на пути, казался им живым человеком, врагом, при виде которого у них захватывало дух. Когда они бежали мимо деревянных домишек, — стоявших на окраине города, сторожевые псы проснулись и залаяли. 

От этого лая у мальчиков словно выросли крылья. — Только бы добежать до старой кожевни, — прошептал Том, едва переводя дыхание. — Я больше не могу… Гекльберри ничего не ответил: он задыхался от быстрого бега. Мальчики, не отрывая глаз, глядели на старую кожевню, куда им так хотелось попасть, и напрягли последние силы. Наконец они добежали до нее, и ворвавшись — плечом к плечу — в открытую дверь, сейчас же упали на пол, под защиту полумрака, царившего в заброшенном здании. Они были счастливы, но страшно устали. 

Мало-помалу они отдышались, и Том проговорил тихим голосом: — Гекльберри, как ты думаешь, что из всего этого выйдет? — Если доктор Робинсон умрет, думаю, выйдет виселица. — Да не может быть! — Уж это наверное, Том. Том задумался и через минуту спросил: — Кто же донесет? Мы? — Что ты? Да как это можно? Ведь если случится такое, да Индейца Джо не повесят, он нас тогда прикончит, верно тебе говорю! Тогда уж нам смерти не миновать. 

И это так же верно, как то, что мы сейчас лежим на полу. — Я и сам так думаю, Гек. — Если уж кому доносить, то пускай Мефф Поттер — доносит; пожалуй, у него на это глупости хватит. Вечно пьян… Том помолчал; он снова задумался. Наконец сказал еле слышно: — Гек, а ведь Меффу Поттеру ничего не известно… Как же он может донести об убийстве? — То есть как это так — неизвестно? — Очень просто: ведь Индеец Джо всадил в доктора нож как, раз в ту минуту, когда доктор ударил Поттера могильной доской. Где ему было видеть?

 Где ему было узнать об убийстве? — Черт возьми, а ведь правда, Том! — И потом, ты подумай, — может быть, от этого удара Поттер и совсем окочурился. — Нет, Том, это вряд ли. Ведь он был выпивши. Я это сразу заметил. Да он и всегда ходил выпивши. А… когда мой отец нахлещется, его можно треснуть по голове чем угодно… хоть церковью, ему ничего не сделается, честное слово! Он и сам говорил сколько раз! Значит, и Мефф Поттер такой же. Вот если бы Поттер был трезвый, он, пожалуй, от такого угощения и помер бы… кто его знает… 

Снова наступила тишина; Том опять погрузился в свои мысли. — Гекки, ты уверен, что не проговоришься? — наконец спросил он. — Хочешь не хочешь, Том, а нам надо помалкивать. Сам понимаешь, — этот дьявол метис… Если мы донесем, а его не повесят, он утопит нас обоих, как котят… И знаешь что, Том! Давай-ка мы дадим друг другу клятву, что будем держать язык за зубами. Это будет вернее всего. — Правильно, Гек. Это самое лучшее. Поднимем руки и поклянемся, что мы… — Э, нет, это не годится для такого дела… 

Это хорошо в обыкновенных делах, в пустяках, особенно с девчонками, потому что они в конце концов все равно проболтаются, чуть попадутся; но в таком большом деле надо, чтобы договор был писаный. И кровью. Том всей душой одобрил эту мысль. Она была и таинственна, и мрачна, и страшна, и вполне гармонировала со всеми событиями, с окружающей обстановкой, с ночной порой. Он поднял с — полу чистую сосновую дощечку, блестевшую в лунном свете, вытащил из кармана кусок "красной охры”, сел так, чтоб свет падал на дощечку, и с трудом нацарапал следующие строки, причем каждой черточке, которая шла сверху вниз, он помогал языком, зажимая его между зубами и отпуская его при каждой черточке, которая шла снизу вверх: 

* * * * * *

 Гекльберри пришел в восторг от того, что Том умеет так ловко писать и так красиво выражаться. 

Он вытащил из отворота своей куртки булавку и хотел уже уколоть себе палец, но Том остановил его: — Погоди! Булавка-то медная. На ней может быть ярь-медянка. — Ярь-медянка? А это что за штука? — Яд такой. Попробуй проглотить — увидишь. 

Том размотал нитку с одной из своих иголок, и оба мальчика по очереди укололи себе большие пальцы и выдавили по капле крови. Проделав это несколько раз и пользуясь мизинцем вместо пера, Том вывел внизу начальные буквы своего имени, затем научил Гекльберри, как писать Г. и Ф., и клятва была принесена. Они торжественно, с разными церемониями и заклинаниями, зарыли дощечку возле самой стены, считая, что теперь оковы, связывающие их языки, уже навеки замкнуты на ключ, а самый ключ заброшен далеко-далеко. 

Сквозь большой пролом в другом конце полуразрушенного здания прокралась какая-то фигура, но мальчики не заметили ее. — Том, — прошептал Гекльберри, — ты уверен, что после этого мы уже не проболтаемся… никогда? — Разумеется, уверен. Что бы ни случилось, теперь мы — молчок. А иначе мы тут же упадем мертвыми на месте. Разве ты забыл? — Да… в самом деле… конечно. Еще некоторое время они продолжали шептаться.

 Вдруг невдалеке за стеной, — всего в каких-нибудь десяти шагах, уныло и протяжно завыла собака. Мальчики в безумном ужасе прижались друг к другу. — Кому это она воет? — еле дыша, прошептал Гекльберри. — Тебе или мне? — Не знаю… посмотри в щелку! Да живее! — Нет, ты посмотри! — Не могу… не могу я, Гек! — Ну же, Том… Слышишь, она опять! — Господи, как я рад! — прошептал Том. — Я узнаю ее… по голосу: это Булл Харбисон.22 — Ну, слава богу! Знаешь, я прямо насмерть перепугался — я думал, это собака бродячая. Собака завыла снова. У мальчиков опять упало сердце. — Ох, нет! Это не она, — прошептал Гекльберри. — Погляди-ка, Том! 

Том, трепеща от страха, приложил глаза к щелке и еле слышно промолвил: — Ой, Гек, это бродячая собака! — Смотри, Том, смотри поскорее: на кого она воет? — Должно быть, на нас обоих, Гек. Ведь мы рядом, совсем близко друг к дружке… — Ох, Том, мы пропали! Уж я знаю, куда попаду. Я был такой грешник, такой скверный мальчишка… — А я? Так мне и надо! Вот что значит не ходить в школу и делать, чего не велят…

 Я мог бы стать таким же хорошим, как Сид, если б только постарался как следует, да нет, не старался, нет, нет… Ну, если только я спасусь от беды, на этот раз, я буду дневать и ночевать в воскресной школе. Том начал тихонько всхлипывать. — Это ты-то скверный? — И Гекльберри тоже захныкал. — Ты, Том Сойер, черт возьми, сущий ангел в сравнении со мной! О боже, боже, хотел бы я хоть вполовину быть таким "скверным”, как ты!

 Том проглотил слезы и шепнул: — Смотри, Гекки, смотри! Она стоит к нам задом! Гек посмотрел, и сердце его наполнилось радостью. — Да, задом… Вот здорово! Она так и раньше стояла? — Ну да, а я, дурак, не заметил. Вот хорошо! Но на кого она воет? Вой прекратился. Том навострил уши. — Тс! Что это? — шепнул он. — Вроде как бы хрюкает свинья… Нет, Том, это кто-то храпит… — Верно! Где же он храпит, Гек? — По-моему, в том конце. Храп как будто идет оттуда. Там ночевал иногда отец вместе со свиньями, но это не он. Он, бывало, так захрапит, что держись — с ног сшибет! К тому же, я думаю, ему уже не вернуться в наш город. Жажда приключений снова ожила в мальчиках. — Гек, ты пойдешь поглядеть, если я пойду впереди? — Неохота мне, Том. А вдруг там Индеец Джо? Том оробел. Но искушение было слишком сильно, и мальчики решили пойти посмотреть, уговорившись тотчас же повернуть и дать тягу, если только храп прекратится. 

На цыпочках, один за другим, они стали подкрадываться к спящему. Не доходя нескольких шагов, Том наступил на какую-то палку; она сломалась и громко хрустнула. Спящий застонал, повернулся, и его лицо попало в полосу лунного света. Это был Мефф Поттер. У мальчиков кровь застыла в жилах, и они ужасно оробели, когда спящий пошевелился; но теперь все их страхи рассеялись. Они тихонько прошмыгнули сквозь пролом, прошли вместе несколько шагов и уже были готовы разойтись, как вдруг в ночной тишине снова раздался зловещий протяжный вой. 

Они оглянулись и увидели незнакомую собаку, стоявшую в двух шагах от того места, где лежал Поттер; ее морда была обращена к нему, а нос был поднят к небу. — Так это она на него, — в один голос воскликнули мальчики. — А знаешь, Том? Говорят, около дома Джонни Миллера выла бродячая собака как раз в полночь, уже недели две тому назад, — и козодой23влетел к нему в комнату, сел на перила лестницы и запел в тот же вечер, а до сих пор никто у них в доме не умер. — Да, я знаю. Ну, так что ж из того? Ведь Греси Миллер в ту же субботу упала в камин и страшно обожглась. — Да, но она не умерла. И не только не умерла, а, наоборот, поправляется. — Ладно, погоди, увидишь, что будет. Ее дело пропащее, все равно как и Меффа Поттера. 

Так говорят негры, а уж они эти дела понимают. И мальчики расстались в раздумье. Когда Том влезал в окно своей спальни, ночь подходила к концу. Раздеваясь, он принял все меры, чтобы не шуметь, и, засыпая, поздравил себя с тем, что никто не узнал о его смелых проделках. Ему и в голову не приходило, что тихо храпевший Сид на самом деле не спал, я не спал уже около часа. Когда Том открыл глаза, Сид успел уже одеться и уйти. 

Час был поздний: и воздух, и солнечный свет ясно говорили об этом. Том был поражен. Почему его не разбудили, почему не растормошили, как всегда? Эта мысль наполнила его дурными предчувствиями. В пять минут он оделся и сошел вниз, хотя его клонило ко сну и он чувствовал во всем теле усталость. Семья еще сидела за столом, но завтрак уже кончился. Никто не сказал Тому ни одного слова упрека, но все глаза были отвращены от него, и в комнате стояла такая торжественная тишина, что сердце преступника пронзил леденящий холод. Он сел и старался казаться веселым. Напрасный труд — никакого отклика! Никто даже не улыбнулся, и он тоже погрузился в молчание, и сердце его сжала тоска. После завтрака тетка отвела его в сторону, и Том почти повеселел, так как его осенила надежда, что дело ограничится розгами; но вышло не так. Тетя Полли стала плакать и жаловаться. Она спросила, как у него хватило духу разбить ее старое сердце, и в конце концов сказала ему, что теперь он может делать все, что угодно: губить себя, покрывать позором ее седины, свести ее в могилу, — все равно исправлять его бесполезно; она уж и пытаться не станет. 

Это было хуже, чем тысяча розог, и сердце у Тома заныло еще больше, чем тело. Он тоже плакал, просил прощения, снова и снова обещал исправиться и наконец был отпущен, но чувствовал, что простили его не совсем и что прежнего доверия к нему нет. Он ушел прочь и был так несчастен, что даже не испытывал желания отомстить Саду, и тот совершенно напрасно поспешил улизнуть от него через заднюю калитку. 

Том приплелся в школу печальный и мрачный и вместе с Джо Гарпером подставил спину под розги за то, что вчера не явился в школу. Во время экзекуции у него был вид человека, душа которого удручена более тягостным горем и совершенно не чувствительна к таким пустякам. Вернувшись на свое место, он облокотился на парту и, подпирая подбородок руками, уставился в стену каменным взглядом, выражавшим страдание, дошедшее до последних пределов. Под локтем он почувствовал какой-то твердый предмет. Том долго не глядел на него. Наконец уныло переменил положение и со вздохом взял этот предмет.

 Он был завернут в бумагу. Том развернул ее. Глубокий, протяжный, огромный вздох вырвался у него из груди — и сердце его разбилось. То была его медная шишечка от каминной решетки! Последняя соломинка сломала спину верблюда.