Рано утром позади погреба прогремели ружейные вы­стрелы. Каждый день вместе с зарей на станции поднималась стрельба и будила жителей погреба. Васькина мать раскладывала на ящике соленые огур­цы к завтраку и после каждого залпа строго говорила мне с Васькой: – Не выходите, черти! Схватят – только и видели вас. А нам до тошноты надоел погреб. Хоть бы одним глазком посмотреть, что делается на улице, за поселком, в поле. Наша семья тоже собиралась завтракать. На сером мешке мать разложила ложки и поставила миску с недо­варенным супом. Кто‑то постучал в дверь. Все насторожи­лись. Чиканов вскочил с мешка и побежал наверх. Щелк­нула задвижка, скрипнула дверь. В погреб боком просунулся белокурый парнишка. – Андрей! Откуда? Где пропадал? – кинулись к нему мы с Васькой. – Ребята, – шепотом сказал Андрейка, спускаясь по ступенькам, – айда на поле! Сколько убитых там! Ой‑ой!.. – Ты что тут болтаешься? – сурово спросил Андрейку Илья Федорович. – Я, дядь, не болтаюсь. Я ребят проведать пришел. – Проведать – это хорошо, – сказал Илья Федоро­вич. – Да вот ходишь ты не вовремя – это плохо. Сам зна­ешь, время теперь какое – ни за что пропадешь. Смотри, ребят нам не сманивай! – Да как же я их сманиваю? Я проведать… – Проведать! Знаем – проведать. Кто теперь проведы­вает, когда люди в погребах сидят? Кто шляется в такую пору? – Дядь Илья, да что я сделал, что ты кричишь на ме­ня? Если что, я уйду, – сказал Андрей и натянул на голову шапку. – Чего вы, дядя Илья? Он никому не мешает, – крик­нул я Васькиному отцу. – Ложку бери да ешь! Что рот‑то разинул? – оборвала меня мать. Я сел на ведро, схватил здоровенную ложку и стал нехотя хлебать суп. А сам не сводил глаз с Андрея. Андрей тихо говорил Ваське: – На нашем краю никто не сидит в погребе. – А у нас все сидят, – сказал Васька. – Сами сидят и нас не пускают. – Ешь, Гришка, ешь! – заворчала на меня мать. – Не вертись на ведре, как сатана на барабане. – Да что ты привязалась? Наемся еще, успею, – сер­дито ответил я матери и бросил на мешок деревянную ложку. «Как это она не понимает – тут Андрей пришел, а она со своим супом лезет». Васька о чем‑то сговаривался с Андрейкой. Он то и дело подмигивал мне и косился на дверь. Сперва я не понимал Васькиных сигналов. Но потом догадался. Как только мать отвернулась, я незаметно, со ступеньки на сту­пеньку, добрался до верха лестницы и выскочил на улицу вместе с Андреем и Васькой. Первый раз за четыре дня я вышел на улицу, От рез­кого свежего воздуха защекотало в носу. После тесного, душного погреба даже наш казенный двор показался мне просторным. – Ну, ребята, смотри теперь в оба! – сказал Андрей. – Пройдем по Железнодорожной, по Воинской, оттуда в по­ле, а там видно будет. Если спросят – молчите… Отвечаю я. На воинской платформе валялись трупы лошадей, дере­вянные ящики, бочки, цинковые банки. По железнодорож­ным путям были разбросаны четырехугольные тюки сена и грязные больничные бинты. Васька, оглянувшись, схватил с земли обойму с патро­нами и сунул в карман. Андрей выковырнул палкой из грязи капсюль от бомбы. – Брось его, – сердито сказал я Андрею. – Ведь он хлопнуть может. – Дурной, зачем бросать? Соберем побольше – приго­дятся. Андрей соскреб ногтем грязь с капсюля, старательно протер его в пятерне и сунул к себе за пазуху. – Пусть берет на свою голову! – сказал Васька и вдруг отскочил от Андрея в сторону. – Пусть берет! Вон Ванька тоже нашел, только не такой, а длинный, из крас­ной меди. Пришел домой и положил на плиту. А отец его в это время ведра чинил. А капсюль этот как долбанет, аж вода из кастрюли шарахнулась, чертям тошно стало. Отцу ни за что пальцы поцарапало. – Ну, и понимаете все вы, как я погляжу. Что я, не знаю, как с капсюлем обращаться? – Стреляет он, вот что, – пробурчал Васька. По Воинской улице мы вышли в степь. Под ногами хрустел хворост, трещал мусор. В небольшой грязной яме мы увидели труп. Раздетый распухший человек лежал на земле лицом кверху. По ще­кам его и по лбу ползали мухи. Правая рука была отбро­шена наотмашь в сторону, а левая скрючена на груди, и казалось, что пожелтевший мертвец держался за грудь, как будто прижимал что‑то к своему сердцу. В темные во­лосы его набилась серо‑зеленая пыль. Череп был раздроб­лен. У Васьки затряслись губы. Да и мне страшно стало. Ноги стянуло судорогой, как в холодной воде. – Дух от него какой тяжелый, – тихо сказал Андрей прерывающимся голосом. – Видно, шрапнелью его хватило. – Видно, шрапнелью, – повторил я. – А кто его раздел? – спросил Васька. – Известно кто – шкуринцы, – сказал Андрей. – Крас­ноармеец это. Товарищ. Мы молча постояли несколько минут. Потом Андрей осторожно пошел дальше, мы за ним. Шли и оглядывались. – А интересно, как это оно получается? – говорил Андрей. – Один идет за красных, другой за белых. За красных ясно почему идут, а вот за белых… Гришка, как думаешь, почему казаки за белых пошли, а? – Да не схотели за красных. – Тоже придумал – не схотели, – сказал Андрей. – Какой им интерес за красных идти? У них земли‑то сколь­ко! Вот они за буржуев и тянут. У Хаустовых во дворе и молотилки, и косилки, и пчел по шестьдесят колодок – что ты думаешь, пойдут они за большевиков? – А почему же Степан Замураев за белых пошел? – сказал Васька. – Он ведь деповский рабочий. У него ни земли, ни пчел. – Так он… Так он по своей воле, – неуверенно ответил Андрей и, посмотрев на меня, сказал: – Кто его знает, почему он к белым пошел… Может, он у белых выпытать чего хочет? Мы сбежали на дно воронки, развороченной снарядом, и уселись на рыхлую землю. – Я слыхал, что у красных организации такие есть, – сказал Андрей, ковырнув сапогом ком земли. – Они что хочешь сделают… Никого не боятся. – А ты откуда это знаешь? – спросил Васька. – Знаю. Дядя Саббутин говорил. Он говорил, что у большевиков существует такая коммунистическая пар­тия. Она‑то и есть самая боевая. – Не видал я ее чего‑то, – сказал Васька. – Больше­виков видал и красноармейцев боевых видал, а коммуни­стическую партию – не приходилось. – Ты что же, Васька, Саббутина не видал? Ведь дядя Саббутин и есть коммунист. – Да что ты? – удивился Васька. – Ну да… А как вы думаете, ребята, может, и нам организовать такую коммунистическую партию или отряд, что ли? Чтоб он боевой был. – Отряд? – сказал Васька. – Это дело. Станцию забе­рем, пакгауз… – Погоди забирать, – перебил Андрей. – Еще и оружия нету. Вот разыщем винтовок, патронов, разнесем по до­мам… – Не хочу! – громко крикнул Васька и вскочил на ноги. – Чего не хочешь? – спросил Андрей. – Винтовку не хочу. Принесешь домой, а куда ее сунешь? Отец как найдет, так всыплет тебе пороху. Три дня помнить будешь. – Ну, пошла слеза, закапала, – буркнул Андрей. – Еще не били, а он уже за штаны держится. Подумаешь, всыплют раз. Впервой тебе, что ли? Раз побьют, в другой раз не станут. Зато дядя Саббутин вернется, так что ты думаешь, он тебе спасибо не скажет? – Все равно не согласен, – сказал Васька и стал ка­рабкаться наверх. Он вылез из воронки и тихонько пошел по полю, сбивая ногой земляные кочки и высохший бурьян. Я и Андрей тоже выбрались из ямы. Мы шли молча и разглядывали все, что валялось в степи. Набрели на оставленную в канаве повозку, у кото­рой было сломано заднее колесо, и стали его разбирать. Андрей снял люшню колеса, вынул шкворень и выкатил на бугор потрепанный передок. – Вот коня бы… – сказал Васька и чихнул. – А это что?.. Разве это не конь? – Андрей ухватил за хвост вороную лошадь, которая лежала на боку рядом с повозкой. – Дохлый! Кому он нужен? – протянул Васька. – И ноги одной у него нет. Я нашел огромное колесо от казачьей брички и катил его по дну канавы. Вдруг колесо на что‑то наскочило. Я нагнулся – на земле валялся бинокль, весь облепленный грязью. – Ребята, сюда! – крикнул я. Андрей и Васька броси­ли дохлую кобылу и подбежали ко мне. Андрей, как коршун, набросился на бинокль. – Ты где взял? Это полевой, военный! Вот это здоро­во! Без бинокля отряду никак не обойтись. Мы стали крутить рубчатое черное колесико, раздвигать и сдвигать трубки. Смотрели на горы, на повозку, на дох­лую кобылу. Смотрели с обоих концов. В маленькое стекло посмотришь – кобыла больше слона, в большое – меньше мухи. Пока мы с Андрейкой рассматривали в бинокль кобылу, Васька ковырялся в земле. Вдруг он закричал; – А я тоже что‑то нашел, получше вашего! И он поднял над головой два револьвера – в правой ру­ке наган, в левой браунинг. – Во! Андрейка кинулся к Ваське: – Давай меняться! Нам с Гришкой револьверы, а тебе бинокль. Наблюдателем в отряде будешь. Васька отступил назад и спрятал револьверы за спину: – Ишь ты! За две штуки одну. – Как же одну? – сказал Андрей. – Ведь в бинокле‑то две трубки? Чего ж тебе надо? Васька подумал и отдал револьверы. Андрей взял себе большой, тяжелый наган, а мне сунул в карман маленький плоский браунинг. Скоро мы дошли до бугра в степи. Дальше идти мы не решились. За бугром лежали вповалку на животе, на спине, с рас­кинутыми руками люди в шинелях, в гимнастерках, в мор­ских бушлатах. Ветер нес оттуда густой, тяжелый смрад. – Пошли домой, ребята, – торопливо сказал Андрей. Мы побежали к поселку.