На главной железнодорожной магистрали, почти у са­мого перрона, блеснул оранжевый огонек, треснул и пото­нул в облаке бурого дыма. Глухо и тяжело ударил взрыв. Посыпались камни, песок, хрустнули станционные стекла. Над крышей вокзала пронзительно и даже как‑то странно пропел еще один трехдюймовый снаряд. Он грох­нулся по ту сторону станции, на постоялом дворе Конд­ратьевых. За ним ударил еще один… Еще. И еще. Сколько их! Они сыпались один за другим, и в густом дыму, который уже закрывал собой десятки домов и сараев, мгновенно вспыхивали огни, напоминавшие грозу, разра­зившуюся ночью. Совсем недалеко от станции, на воинских путях, по деревянным настилам торопливо заводили в товарные вагоны исхудалых, в коросте, лошадей. Лошади фыркали, ржали, топали копытами и, боязливо озираясь, шли в ва­гоны. На открытые платформы грузили пушки, кухни, дву­колки. У самой станции снаряд со свистом вырвал рельс, выво­ротил рыхлую землю и почерневший огрызок шпалы. В это время из конторы выскочил начальник станции. Он посмотрел на семафор и, схватившись руками за голо­ву, побежал обратно в контору. Шпала, перевернувшись в воздухе, полетела вниз. Она упала возле конторы на­чальника станции, плотно загородив собою тяжелую дверь. Красноармейцы грузили сено. Вдвоем, втроем они хватали непокорные тюки и со злостью тискали их на платформу. – Вот, дьявол, как чешет! – сказал красноармеец, на­кручивая обмотку. – Кури, брат, – предложил ему сосед, доставая из кармана махорку. – Кури! Фронт фронтом, а раз время пришло – кури. – Какой ты чудной, – сказал другой красноармеец, – какой ты храбрый, ты, видно, и ночью куришь! – Курю. – И в заставе куришь? – Курю. Только я в рукаве, а нет – под шинельку. Без курева не могу. В тот момент голову сымай, хоть режь – закурю. Вдруг прямо на площадке возле эшелонов упал снаряд. Красноармейцы прилипли к земле. Снаряд рванул. Заржа­ли лошади. – О гады! – сказал красноармеец, поднимаясь на ноги. – Кроют, браток… Кабы у нас снарядов двадцать бы­ло, мы бы их… – Да, кабы у нас… – сказал сосед и сразу повалился на камни. Из руки его выпала папироска. Красноармеец пристально посмотрел на тело товарища, потом молча взвалил его себе на плечи, как тюк сена, и понес в санитарный вагон. На платформе человек двадцать красноармейцев искали начальника станции и долго не могли его найти. Они лихо размахивали руками, как саблями. Начальник станции сунул свое длинное лицо в дверное стекло. Увидев красноармейцев, он быстро отскочил обратно. – Стоп! – громко крикнул скуластый красноармеец. – Ты куда ховаешься, бисова твоя душа? Стой! Начальник станции вернулся. – Вот видите, – лукаво сказал он, остановившись у двери, – шпала дорогу загородила. Я хотел через другую дверь выйти к вам. – Неправда, – спокойно сказал высокий красноармеец в буденовке, отодвинув ногой шпалу. – Ты знаешь, что эшелоны задерживать права не имеешь? – Взять бы да двинуть ему по‑свойски, враз бы пути починил! Но маленький человек в красной фуражке только по­жимал плечами и повторял одно и то же: – Товарищи, не могу я отправить воинские эшелоны. Все пути позабиты. У семафора снарядами полотно разо­рвало. Что я могу поделать?.. Тут из‑за угла вышел обтянутый крест‑накрест потер­тыми ремнями начальник эшелонов. Красноармейцы к нему. – Саботаж разводят станционщики, товарищ коман­дир! Не отправляют! – сказали почти разом красноар­мейцы. – Почему это не отправляют? – тихо и деловито спро­сил командир. – Не хотят, – сказал высокий в буденовке. – Да как же отправлять?.. Все железнодорожные пути уже забиты. Все забиты, – опять забормотал началь­ник станции. И действительно, у семафора, в той стороне, куда нуж­но было отправлять эшелоны, как назло, у вывороченных рельсов стояла шестерка товарных вагонов. – А мастеровые почему до сих пор не вызваны? – Не слушают меня… Отвыкли… Не знаю. – Ну, так я знаю, – сказал командир не резко, но громко. – Мастеровые помогут нам! – Что ж, попробуйте, если угодно, – сказал начальник станции, прищуривая один глаз. – Да только выйдет ли? Там, у семафора, снарядом выворотило рельс, товарный состав застрял… Здесь это еще пустяки, а там… – И там дело немудреное, – вдруг сказал из толпы молодой рабочий. Он давно уже стоял рядом с начальником станции и прислушивался к разговору. – Сперва нужно спустить под откос вагоны – те, что у семафора торчат, а потом вызвать дорожного мастера. А рабочих я созову. Надо рельсы менять. Иначе ничего не выйдет. Он круто повернулся и куда‑то побежал. Начальник станции проводил мастерового хмурым взглядом. – Куда же он сбежал, мастеровой‑то этот? – беспо­койно говорили красноармейцы. – Придет еще или не при­дет? – Придет, – ответил командир, но видно было, что он и сам сомневается. Снаряды стали падать у водокачки. Сперва они пере­летали и падали недалеко за железнодорожным поселком, но потом стали ложиться у самой стенки цементной водо­качки. – Губа не дура! Ишь чего захотели! – сказал коман­дир, показывая красноармейцам на водокачку. – Форменная дура! Зачем же водокачку‑то? – спросил красноармеец. – А затем, что нашего наблюдателя на водокачке за­метили. – Вот оно что… – сказал красноармеец, только теперь заметив наблюдателя. Пушечные выстрелы слышались все сильнее и ближе. В воздухе рвалась шрапнель. Машинист хмуро выглядывал из окон паровоза и ру­гался: – Во черт! Паровоз стоит, а не уедешь… В это время из‑за угла станции вынырнул вспотевший мастеровой. За ним быстро шагали седоватый широко­плечий человек – это был дорожный мастер Леонтий Лав­рентьевич – и еще несколько рабочих. Рабочие несли кир­ки, ломы, разводные ключи. – Товарищ командир, давай людей! – на ходу сказал дорожный мастер. Командир оглядел красноармейцев и быстро отсчитал человек пятнадцать. Красноармейцы и мастеровые побе­жали к семафору. Бежали, спотыкаясь о рельсы и камни. – Можно бы и пешком уйти, – говорил командир до­рожному мастеру, догоняя его, – да у меня пол‑эшелона тифознобольных, раненых, а бросать их на произвол вра­га – преступление. Не могу. – Как можно! Если банда доберется до них, всех порежет, – сказал Леонтий Лаврентьевич, вытирая рукавом со лба пот. – Ничего, отправим. Только бы вагоны убрать, – ото­звался мастеровой сзади. Подбежали к семафору. Дорожный мастер отрывисто скомандовал: – Отвинтить болты! Отнять накладки! Заменить шпалу! Рабочие вывернули болты, разгребли ржавыми лопа­тами щебень и потащили с насыпи обломки рельсов. Двое, трое, шестеро с трудом сбрасывали обломки рельсов дале­ко вниз под крутой откос. Работали молча. Вдруг у самых вагонов шлепнулся снаряд. Это бело­гвардейцы перенесли на полотно артиллерийский огонь. Снаряды один, за другим падали совсем рядом. Оскол­ки шаркали по полотну, по крышам вагонов, стоявших у семафора. Дорожный мастер торопил рабочих. Он сам расцепил вагоны, сам выворотил обломок застрявшего рельса. – Не робей, ребята, – говорил он спокойно. – Пока они там прицелятся, мы и разберем и соберем дорогу. – Соберем! – подхватил раскрасневшийся молодой ра­бочий, выворачивая камни лопатой. – Дело привычное, – согласился другой, крепко уда­ряя кувалдой по рельсу. Тяжелая кувалда с силой падала на сталь, звеня и под­скакивая. Далеко по рельсам катился хрупкий стук. Наконец путь разобрали. Рабочие налегли плечами на вагоны, и они тяжело поползли вниз. Не доходя до середины разобранного полотна, вагоны валились набок и, перевернувшись, как деревянные ящики, летели под откос. Сверху полыхнула шрапнель – словно горохом посы­пало. За ней вторая, третья. Командир и дорожный мастер протирали глаза, засыпанные песком. Красноармейцы и мастеровые молча толкали последние оставшиеся на путях вагоны. Каждый раз, когда раздавался визг шрапнели, мастеро­вые тревожно посматривали вверх, а красноармейцы только наклоняли головы, – они привыкли. Вдруг шрапнель шарахнула и рассыпалась у самого места работы. Рабочие кубарем покатились вниз по откосу. Кровью обрызгало черную от угля землю, обломки рельсов, старую придорожную траву. А там, у станции, под самым огнем все еще стояли два эшелона больных и раненых красноармейцев. – Товарищи, за работу! – что есть силы крикнул командир. – Мастеровые, сюда! Зажимая раны, мастеровые снова полезли на высокую насыпь. – Ну, ребята, поднажми еще раз, – сказал дорожный мастер Леонтий Лаврентьевич. Последний вагон с глухим треском полетел набок. Мастеровые и красноармейцы начали сшивать костыля­ми железнодорожное полотно. Шили наскоро. Торопились. Белые напоследок пустили еще несколько шрапнелей, но красноармейцы уже стояли у составов, готовых к от­правлению, и прощались с мастеровыми. – Не горюй, товарищи, придем. А вы тут тоже не си­дите сложа руки, – говорил командир. – За это не беспокойтесь, товарищ командир, – ответил дорожный мастер и тряхнул головой. Воинский состав, тяжело набирая скорость, тронулся без свистка. За ним, постукивая колесами, пошел второй. Следом медленно двинулся броневик «Коммунист». К бугру, откуда высунулись белогвардейские папахи, скакали, прикрывая отступление эшелонов, конные и бежа­ли пешие красноармейцы. На ходу они досылали в винтов­ку очередной патрон. Начальник станции то и дело выбегал на платформу и растерянно махал сигнальными флажками. Орудийный гул то стихал, то нарастал вновь. Снаряды падали у семафора, у водокачки, на станции. По земле расползался густой бурый дым. Когда поезд с больными и ранеными проходил мимо мастерских, командир крикнул: – Прощайте, товарищи! Держитесь! Мы обязательно придем! А на макушке бугра уже растянулась неровной лентой цепь белых. Цепь быстро перекатывалась к вокзалу. Казачья конница вихрем перескочила балку. Размахи­вая саблями, казаки понеслись вслед за броневиком. Но поезд – конному не товарищ. Выстрелы слышались все реже и реже. На станции стало тихо. Красноармейцы отступили. Начальник станции, подправив короткие рыжие усы и надев накрахмаленную манишку, приготовился к встрече белогвардейцев.