Японец Мали был самый плутоватый из сынов лондонского предместья, когда-либо торговавших дешевыми канарейками в подвальном этаже. 

Он был очень беден, и негр жил с ним потому только, что уроженец Лондона соглашался делить с ним стол и кровать и вообще считал его равным себе, в то время как американцы обращаются с неграми, словно с собаками. 

Японец считал себя честным человеком, хотя всем было известно, что зарабатывал он укрывательством краденых собак и кошек. 

С полдюжины канареек служили просто-напросто ширмой. Однако Японец не унывал. Он по-своему был не лишен честолюбия и любил, чтобы его считали знатоком своего дела. Однажды он даже отважился представить кошку на великосветскую выставку общества Никербокер, руководясь тремя довольно-таки смутными целями: во-первых, для удовлетворения своего самолюбия; во-вторых, ради дарового входа на выставку; а в-третьих, "надо, знаете ли, присматриваться к дорогим кошкам, если уж занимаешься кошачьим делом". Но выставка была великосветская, и жалкая ангорская полукровка была отвергнута с негодованием.

 Единственными интересными для Японца газетными столбцами были те, где помещались объявления о пропаже и находке собак и кошек. Однажды он вырезал и сохранил заметку "о продаже кошек на мех". Этот клочок бумаги был пришпилен к стене лавчонки, и он заставил Японца приняться за жестокий опыт над трущобной кошкой. Прежде всего он вымазал ее грязную шкуру особым снадобьем для уничтожения, насекомых. 

Затем основательно вымыл ее в теплой воде с мылом, невзирая на вопли, когти и зубы. Киска была в ярости. Но когда она стала подсыхать, шерсть ее распушилась, сделалась необыкновенно чистой и мягкой. Японец и его помощник были очень довольны своим опытом. Впрочем, это было только начало: самый опыт еще предстоял впереди. "Для улучшения меха успешнейшим средством является обилие маслянистой пищи и постоянное пребывание на холодном воздухе" - гласила газетная заметка. Зима была уже на носу, и Японец Мали выставил клетку киски во двор, защитив ее только от дождя и ветра. Он принялся кормить ее сколько влезет жмыхами и рыбьими головами. Через неделю уже наступила заметная перемена. 

Кошка с каждым днем становилась сытее и пушистее; ей нечего было делать, как только набираться жиру и ухаживать за своей шерстью. Клетка содержалась в чистоте, и так как природа, откликаясь на холодную погоду и маслянистую пищу, делала кошачью шубку с каждым днем все пышнее и блестящее, к половине зимы трущобная киска превратилась в кошку редкостной красоты, с чудесной, пушистой шерстью, разрисованной прекрасными полосами. Японец был очень доволен результатом опыта и возмечтал о небывалой славе. 

Почему бы не послать киску на приближающуюся выставку? Но после прошлогодней неудачи он стал осторожнее. - Видишь ли, Сэмми, - сказал он негру, - предлагать ее как бродячую кошку не годится. Но мы умаслим Никербокеров.

 Прежде всего необходимо хорошее имя. Ты понимаешь сам, что здесь нужно что-нибудь "королевское", - ничем так не проймешь Никербокеров, как чем-либо "королевским". Что ты скажешь, например, о Королевском Дике или Королевском Сэме? Однако постой, это все мужские имена. Скажи-ка, Сэмми, как звали тот остров, где ты родился? - Остров Аналостан был моей родиной, сэр. - Здорово! Королевская Аналостанка, черт возьми! Единственная Королевская Аналостанка с аттестатом на всей выставке. Умора, да и только! И оба захохотали во все горло. - Придется только заготовить аттестат. И друзья принялись за сочинение подробной поддельной родословной. Однажды в сумерки, украсившись взятым напрокат цилиндром, Сэм вручил кошку и ее аттестат распорядителям выставки. Ведение переговоров предоставлено было негру. Он был когда-то цирюльником на Шестой авеню и умел держаться гораздо солиднее и важнее, чем Мали. Это и было, вероятно, одной из причин, почему Королевская Аналостанка встретила почтительный прием на кошачьей выставке. Японец очень чванился тем, что его кошка попала на выставку. В нем жило благоговение лондонского лавочника перед высшим обществом. И когда в день открытия он подошел к входу, у него дух занялся при виде целого моря экипажей и цилиндров. 

Привратник зорко взглянул на него, но, увидев билет, пропустил, вероятно, приняв его за конюха какого-нибудь важного барина, выставившего кошку. В зале перед длинными рядами клеток лежали бархатные ковры. Японец осторожно крался вдоль стен и, поглядывая на кошек разных пород, отмечая голубые и красные бантики, выискивал свою кошку, но не смел спросить о ней и трепетал в душе при мысли, что подумает это пышное великосветское сборище, если узнает, какую он сыграл с ними шутку. Он видел много премированных животных, но никак не мог найти свою трущобную кошку. Он пробирался сквозь толпу, но киски все не было видно. Японец решил, что произошла ошибка: вероятно, судьи в конце концов отказались ее принять. Нужды нет: он получил свой входной билет и знает теперь, кому принадлежат ценные персидские и ангорские кошки. Посреди центрального зала помещались первоклассные кошки. 

Вокруг них собралась целая толпа. Вдоль зала были протянуты веревки, и два полицейских следили за тем, чтобы толпа не задерживалась на месте. Японец пробрался в самую давку. Он был слишком мал ростом, чтобы заглянуть через плечи, и хотя расфранченная публика сторонилась его отрепьев, он все же никак не мог протиснуться к средней клетке. Однако он понял из замечаний окружающих, что здесь находится самый гвоздь выставки. - Ну, не красавица ли? - сказала высокого роста женщина. - Что за изящество! - был ответ. - Это ленивое выражение глаз создано веками утонченной жизни. - Приятно бы иметь у себя это великолепное создание! - Сколько достоинства! Сколько спокойствия! - Говорят, ее родословная доходит чуть ли не до фараонов. И бедный, грязный маленький Японец подивился собственной смелости. 

Неужели ему действительно удалось втиснуть свою трущобницу в такое общество. - Виноват, сударыня! - Показался директор выставки, пробиравшийся сквозь толпу. - Здесь находится художник "Спортивной газеты", которому заказано сделать набросок с "жемчужины выставки" для немедленного опубликования. Могу ли я попросить вас немножко посторониться? Вот так, благодарю вас. - О, господин директор, не можете ли вы уговорить продать это великолепное существо? - Гм, не знаю, - был ответ. - Насколько мне известно, хозяин - человек с большими средствами, и к нему приступиться трудно. А впрочем, попробую, сударыня, попробую. Как мне сказал его дворецкий, он насилу согласился выставить свое сокровище… 

Послушайте-ка, куда вы лезете? - заворчал директор на обтрепанного человека, нетерпеливо оттеснившего художника от аристократического животного. Но обтрепанный человек хотел во что бы то ни стало узнать, где водятся породистые кошки. Он мельком взглянул на клетку и прочел ярлык, гласивший, что "голубая лента и золотая медаль выставки общества Никербокер выданы чистокровной, снабженной аттестатом Королевской Аналостанке, вывезенной и выставленной известным любителем Я.Мали, эсквайром. (Не продается)". 

Японец перевел дух и снова взглянул. Да, сомнений нет: там, высоко, на бархатной подушке, в золоченой клетке, под охраной четырех полицейских, красуясь бледно-серой с ярко-черными полосами шубкой, чуть-чуть прижмурив голубоватые глаза, лежала его трущобная киска. Ей было очень скучно. Она не ценила поднятого вокруг нее шума. -7- Японец Мали целыми часами простаивал около клетки, упиваясь своей славой. За всю свою жизнь впервые он так прославился. Такая слава ему никогда даже не снилась. Однако он понял, что будет разумнее держаться в тени и предоставить ведение дела своему "дворецкому". Всем своим успехом выставка была обязана трущобной киске. С каждым днем цена кошки росла в глазах ее владельца. Он не имел понятия о тех ценах, какие иной раз выручаются за кошек, и думал, что содрал целое состояние, когда его "дворецкий" дал директору разрешение продать Аналостанку за сто долларов.

 Вот каким образом случилось, что трущобница переселилась с выставки в роскошный дом на Пятой авеню.

 Она сразу выказала необъяснимую дикость. Однако ее нелюбовь к ласкам была истолкована как аристократическое отвращение к фамильярности. Бегство от комнатной собачки на середину обеденного стола объяснялось прирожденным стремлением избежать оскверняющего прикосновения. Покушения на домашнюю канарейку объяснялись жестокостью, которая царит на ее родном Востоке. Ее барские ухватки при открывании бидона с молоком снискали ей всеобщее восхищение. Нежелание спать в подбитой шелком корзине и частые столкновения с оконными стеклами доказывали только, что корзинка недостаточно нарядна, а зеркальные стекла недостаточно прозрачны. Частые, но неудачные попытки поймать воробья, порхавшего в огороженном высокой стеной саду, служили лишним доказательством непрактичности королевского воспитания, а посещения мусорного ящика - только простительным чудачеством высокорожденной особы. Киску угощали и ласкали, однако она не была счастлива. Киска тосковала по родине. 

Она теребила голубую ленту на шее, пока не избавилась от нее; билась в оконные стекла, потому что они казались ей дорогой на улицу; избегала людей и собак, потому что люди и собаки были ее старыми врагами. Она подолгу сидела у окна, с тоской разглядывая крыши и задние дворы. Как бы ей хотелось снова вернуться к ним! Но за ней строго следили, никогда не выпускали во двор. Тем не менее в один мартовский вечер Королевская Аналостанка улучила минутку, когда мусорные ящики выставлялись во двор, выскользнула за дверь и была такова. 

Нечего и говорить о происшедшем переполохе. Но киска не знала и знать не хотела о нем. Она думала только о том, как бы поскорее добраться домой. После многих незначительных приключений она очутилась возле Грамерси-Грэндж-Хилла. Что же было потом? Домой она не попала, а, с другой стороны, лишилась верного куска хлеба. Голод уже давал себя знать, но, несмотря на все, она испытывала странную радость. 

Некоторое время она прождала, притаившись в палисаднике одного дома. Поднялся резкий восточный ветер и принес ей дружескую весть. Люди назвали бы эту весть скверным запахом с набережной, но для нашей кошки это была желанная весточка из дому. Она побежала рысью вдоль длинной улицы, по направлению к востоку, держась вблизи домовых решеток, изредка замирая на месте, как изваяние, и наконец достигла набережной и воды. Но место оказалось ей незнакомым. Можно было повернуть и на юг и на север. Что-то заставило ее повернуть к югу, и, лавируя между собаками, повозками и кошками, извилинами бухты и прямыми решетками, она очутилась часа через два среди привычных запахов. Солнце еще не встало, когда она проползла, усталая и охромевшая, сквозь ту же старую щель на задворки птичьей лавки - в тот самый ящик, в котором родилась. О, если бы семейство с Пятой авеню могло увидеть ее в обстановке ее "родного Востока"! Отдохнув как следует, она подошла к ступеням птичьего подвала, разыскивая пищу. Дверь отворилась, и на пороге появился негр. Он крикнул птичьему торговцу: - Слышь-ка, хозяин, поди сюда! Королевская Аналостанка вернулась домой. Когда Японец вышел на порог, кошка перескакивала через крышу. Оба принялись звать громкими и в то же время умильными, заискивающими голосами: "Кис-кис! Бедная киска! Иди сюда, киска!" Но киске они не нравились, и она отправилась в прежние свои дебри. Королевская Аналостанка оказалась для Японца настоящим кладом.

 На полученные за нее сто долларов он купил немало новых пленников и всяких нужных вещей. Поимка "ее величества" казалась ему поэтому чрезвычайно важным делом. Пустили в ход протухшую говядину и прочие неотразимые приманки, и в конце концов киска, измученная голодом, подкралась к большой рыбьей голове, положенной в ящик с ловушкой. Негр дернул веревку, крышка захлопнулась, и минуту спустя Королевская Аналостанка снова была водворена среди пленников подвала. Между тем Японец погрузился в газетные объявления. Вот оно: "5 долларов награды" и т.д. В тот же вечер "дворецкий" мистера Мали явился в отель на Пятой авеню с пропавшей кошкой. - Поклон от мистера Мали, сэр. Королевская Аналостанка возвратилась к своему прежнему владельцу, сэр. Мистер Мали очень рад вернуть вам Королевскую Аналостанку, сэр. Разумеется, не могло быть и речи о вознаграждении мистера Мали, но "дворецкий" дал понять, что охотно примет обещанную награду "на чай". Надзор за киской после этого усилился. 

Но вместо того чтобы разочароваться в прежней голодной жизни и радоваться уютному углу, она становилась все более дикой и раздражительной. -8- Весна трудилась изо всех сил, насколько это только возможно в Нью-Йорке. Грязные воробьи дрались и барахтались под водосточными трубами. Коты вопили по ночам на крышах, а семейство с Пятой авеню подумывало о переезде на дачу. Уложили вещи, заперли дом и отправились в деревню, взяв с собой киску в корзине. - Как раз то, что ей нужно: перемена воздуха и обстановки отвлечет ее от разлуки с прежними хозяевами, и она будет счастлива. Корзину поставили в дорожный ящик за каретой. В нее проникали мимолетные звуки и запахи и сразу же исчезали. Карета переменила направление. Затем послышался топот многих ног, корзина снова закачалась. Короткая остановка, новая перемена направления, щелканье, хлопанье, продолжительный и резкий свист, звонки, грохот, шипенье, неприятный запах, отвратительный запах, ужасный, ненавистный, удушливый запах, убийственный, ядовитый смрад. Грохот заглушил вопли бедняжки - она задыхалась от недостатка воздуха. И вдруг снова явился свет, явился воздух. Затем человеческий голос прокричал: "Вынуть багаж!" Для киски это был, разумеется, только бессмысленный человеческий рев. Грохот замер. Немного погодя тряска возобновилась. Снова множество звуков и колыханий, но без ядовитого смрада. Она услышала глухое мычанье коров. Вот приятный речной запах. Опять толчки, крики, скрипы, остановки, щелканье, хлопанье, вонь, прыжки, потряхивания. Затем новые запахи, еще толчки - большие толчки, малые толчки, - газ, дым, визг, звон, дрожь, вопли, громы. И опять новые запахи, стуки, колыханья, грохот. Снова запахи. Наконец остановка. Сквозь крышку корзинки уже просвечивали солнечные лучи. Королевскую кошку переместили в дорожный ящик старомодного фасона. Переменив направление, колеса загремели по другой дороге. Прибавился новый и ужасный звук - лай собак, совсем близко, над самым ухом. Корзинку открыли, и трущобная кошка оказалась на даче. Окружающие были добры до навязчивости. Всем хотелось угодить королевской особе, но почему-то никому это не удавалось, кроме большой жирной кухарки. С кухаркой киска познакомилась на кухне. Запах этой жирной женщины напоминал запах трущоб, и Королевская Аналостанка сразу заметила это. Узнав, что хозяева боятся, как бы кошка не удрала, кухарка обещала приручить ее. Она проворно схватила недоступное божество в передник и совершила ужасное кощунство - смазала ей пятки салом. Киска, разумеется, возмутилась. Однако, когда ее отпустили на волю, она принялась облизывать лапки и нашла в этом сале некоторое удовлетворение. Она лизала все четыре лапы в течение целого часа, и кухарка торжествующе объявила, что "теперь уж киска наверняка останется". И точно, киска осталась, но зато обнаружила поразительное и возмутительное пристрастие к кухне, кухарке и помойному ведру. Хотя хозяева и сокрушались по поводу этих аристократических чудачеств, они тем не менее рады были видеть Королевскую Аналостанку довольной и доброй. Спустя одну-две недели ей стали предоставлять несколько больше свободы. Ее охраняли от малейшей неприятности. Собаки научились уважать ее. Ни один человек, ни один мальчик в околотке не смел швырнуть камнем в знаменитую кошку с аттестатом. Пищи ей давали вдоволь, и все же она была несчастна. Ей смутно хотелось многого; она сама не знала чего. У нее было все, но ей хотелось чего-то другого. У нее было много еды и питья, но у молока совсем не тот вкус, когда можно пойти и лакать сколько угодно из блюдечка. Надо выкрасть его из жестяного бидона, когда подвело живот от голода и жажды, а то в нем не будет того смака - не молоко это, да и только. Правда, за домом находился большой двор, но он весь был опоганен и отравлен розами. Даже лошади и собаки пахли не так, как следует. Вся страна была сплошной пустыней, состоящей из противных садов и лугов, без единого жилья, без единой печной трубы. Как все это было ей ненавистно! Во всей ужасной усадьбе был один только благоуханный кустик, и тот скрывался в заброшенном углу. Она с удовольствием пощипывала его листочки и валялась на нем. Это было единственное приятное место в усадьбе, ибо с самого приезда она не видела ни одной тухлой рыбьей головы, ни одного мусорного ящика. Дачная местность казалась ей гнусной, некрасивой страной. Она, несомненно, удрала бы в самый первый вечер, если бы была на воле. Но воля пришла много недель спустя, а тем временем она подружилась с кухаркой. Однако в конце лета произошли события. В деревенскую усадьбу привезли большой тюк товара из порта. Он весь пропитался острейшими и пленительнейшими ароматами порта и трущоб, и прошлое киски властно возникло перед нею. А на следующий день кухарку рассчитали и выгнали из дома. После ее ухода кошка совсем осиротела. В тот же вечер младший сын хозяйки, скверный маленький американец, лишенный всякого чувства уважения к королевской крови, задумал привязать жестянку к хвосту аристократки. Киска ответила на эту вольность движением лапки, вооруженной пятью большими рыболовными крючками. Вой оскорбленной Америки взорвал американскую мать. Киска каким-то чудом увернулась от запущенной в нее с чисто женской ловкостью книжки и бросилась бежать. Побежала она, разумеется, наверх. Крыса, когда ее гонят, бежит вниз, собака прямо, кошка - кверху. Она притаилась на чердаке, укрылась от преследования и дождалась ночи. Тогда, проскользнув вниз по лестнице, она перепробовала все двери одну за другой, пока не нашла отпертую, и погрузилась в черную августовскую ночь. Черная, как смола, для человеческих глаз, для нее она была только серой. Беглянка прокралась между кустами и клумбами, щипнула на прощанье привлекательное растение в саду и отважно пустилась отыскивать свою родину. Как найти дорогу, которую она никогда не видала? В каждом животном живет чувство направления. Оно очень слабо у человека и очень сильно у лошади. У кошек оно могущественно. Этот таинственный путеводитель направил ее на запад. Через час она уже сделала две мили и достигла реки Гудзона. Обоняние несколько раз убеждало ее, что она избрала правильный путь. Припоминался один запах за другим, точно так же, как человек, пройдя незнакомую улицу, сразу забывает ее, но, увидав ее вторично, внезапно что-то припомнит и скажет себе: "Ну да, я уже был здесь однажды". Итак, главным вожаком киски было чувство направления, а нос все время ободрял ее: "Да, теперь верно, здесь мы проезжали прошлой весной".