Кузя торопился домой, чтобы поспеть к ужину. Он очень любил это время, когда вся большая семья собиралась за столом и никто не видел, как домовенок устраивался на крестовине под столом вместе с мышкой Дашей. Там они вдвоем прислушивались к разговору людей и уплетали за обе щеки пироги и плюшки, которые они утащили со стола, пока бабка Настасья крутилась у печки. Кузя видел, что сегодня бабка Настя поставила опару, и это означало, что ужин без пирогов не обойдется.
Спешил Кузька, даже на кочках спотыкался и в корнях путался. Добежал до своей деревеньки как раз тогда, когда солнышко за гору село. Затопотал по деревянному крылечку, шасть в щель, и уже дома.
Первым делом Кузька побежал к печке, смотреть, зарумянились ли у пирогов бока и не пора ли их вынимать. Глядь — что такое? Печка темная да холодная, а пирогами и не пахнет. Опара в углу из кадушки лезет, пыхтит — жарко ей, пора пироги лепить! А никто на нее и внимания не обращает.
— Что за чудеса! То ли бабка Настя заболела?
Побежал Кузя посмотреть, надоили ли с коровы сладкого молока и можно ли уже снимать пенки. И тут незадача — коровы-то в хлеву и нету.
— Батюшки! — схватился за голову домовенок. — Никак, корову нашу Зорьку волк съел!
Метнулся совсем уже огорченный домовенок в горницу, чтобы посмотреть, что хозяева делают. Наверное, горюют. Хозяева и вправду были в горнице, только никто не горевал. Все-все, и бабка Настя, и внучка Анютка, и кузнец Силантий, и соседи справа с собакой Жучкой, и соседи слева с кошкой Муркой, и даже петух Тотоша — все собрались.
Сидят ни живы ни мертвы и смотрят все в одну сторону, да так, что даже дышать забывают. Баба Настя веретено из рук выпустила, а в пряже кот запутался, да так и остался лежать неподвижно, только ушами прядает. Кузнец Силантий сапог тачал, да как дратву начал тянуть, так и не вытянул до конца. Анютка ложку в рот засунула, а кашу проглотить забыла. А соседи — пришли с подарками, а подарки подарить и забыли. Петуху уж давно кукарекать пора, а он сидит и гребешком своим красным не поведет. А пес улегся рядом с кошкой и даже не думает на нее рычать.
Что за странная напасть? Никто даже лучину зажечь не додумался. Да что еще за диво: лучина не горит, а светло в горнице. Балалайки вроде не видно, а откуда-то музыка доносится волшебная.
Страшно стало Кузеньке — никогда он такого не видел. Хотел он было убежать куда глаза глядят. Но Кузя был очень любознательный домовенок и решил сперва посмотреть, что же такое там светится да играет, отчего все молчат да не двигаются?
Забрался Кузя на ларь кованый, оттуда — на полку с расписными чашками. Там спрятался за глиняным горшком и осторожно стал подглядывать, что на самом деле происходит.
Посмотрел он и ахнул. На самой середине стола лежало серебряное блюдечко. Края точеные, ручки золоченые, все блестит да переливается. А по этому блюдечку яблочко наливное катается — красное, круглое, прозрачное. Так и хочется его за бочок укусить. И ладно бы это яблочко просто каталось по тарелочке. Как только оно круг описывало, так сразу на тарелочке появлялась картинка. Да не простая, которую на ярмарке продают — с русалками да лебедями, а самая настоящая живая картинка.
Были видны на тарелке и облака, которые по небу гуляют, и рожь, что на поле колосится, и девицы, что хороводы водят. А потом на тарелочке и не такое стало видно. Появились страны заморские, цветы небывалые, звери чудные и камни самоцветные.
И все эти красоты такие были настоящие, что даже Кузя так залюбовался, что чуть с полки вместе с кувшином не грохнулся. А потом опомнился, зажмурил глаза и закричал:
— Ой, чур меня, чур! Сгинь, напасть, за три моря, за четыре горы! Оставь тоска-морь нашу деревню!
Проговорил Кузя эти волшебные слова и снова глаза открыл. Не тут-то было. Яблочко как каталось, так и катается, картинки как двигались, так и двигаются, а все вокруг по-прежнему еле дышат, даже мухи жужжать перестали.
Закручинился Кузя, понял, что беда пришла небывалая. Сел он на ступеньку, кликнул мышку Дашу и стал ей жаловаться:
— Ой, Дашка, что же нам теперь делать? Хозяев наших заколдовали. Не могут они теперь ни ходить, ни говорить, ни кашу варить. Как же мы с тобой жить-поживать будем? Ведь помрем с голоду и холоду и некому будет наши косточки схоронить.
Мышка Даша только таращила свои глазки-пуговицы да пищала — такая была глупенькая мышка.
— Ну уж нет! — сказал себе Кузя. — Не бывать этому. Домовитый я али как? Надо за дело приниматься, на то домовые и существуют, чтобы в доме был порядок.
Легко сказать, а как сделать? Пошел Кузька по дрова. Давай полено из кучи вытягивать. А полено большое, сучковатое, тяжелое. Тянул Кузя, старался, лаптями упирался. Полено-то подвинулась, но тут и его братья стали шевелиться — тоже в печку хочется. Да так расшевелились, что вся поленница и посыпалась. Бедный домовеночек еле ноги унес — чуть его не пришибло. Взял он маленькую дровишку, что дальше всех откатилась, и потащил ее в дом.
Кое-как со своей ношей взобрался домовенок на крылечко, затащил полено в печку, а поджечь никак не получается — огниво-то у Силантия. Полез Кузя за огнивом, вытащил его из кармана, а кузнец даже и не шелохнулся.
— Ох-хо-хо! — огорчился Кузя. — Так с него можно и рубаху снять — не хватится.
Повозился Кузя с огнивом, разжег соломки и в печку засунул. А там как вспыхнет! Стоит Кузя с огнивом в руке, подпаленными ресницами моргает и понимает, что так дело далеко не пойдет.
Пытался он кашу подогреть да хозяев накормить. Но одно полено — не костер, быстро прогорело и тепла не дало.
— Будут ужинать холодной, раз такие лентяи, — сказал Кузя и начал кашу по тарелкам раскладывать.
Тяжело пришлось домовенку — ложка тяжелая, чугунок — еще тяжелее. А когда кашу разложил, стало еще страшнее: как их с печи стащить да к столу доставить? Думал домовенок, гадал, да так ничего и не придумал.
— Ох, помрут, помрут они с голоду!!! — снова запричитал-заплакал Кузенька.
Мышка Даша прибежала, стала пищать, утешать его, угощать сыром, что из мышеловки утащила. И понял Кузя, что никак ему самому без людской помощи с хозяйством не справиться. Тогда решил Кузя, что ночь он поспит, а завтра поутру отправится в соседнюю деревню, где жила вся его домовячья семья — Афонька, Адонька, Сюр, Вуколочка и много-много других домовых.
— Надо звать на помощь, а то скоро у меня ручки-ножки поотваливаются и горбик вырастет, — решил Кузя и лег спать за печкой.
Долго ему не спалось — все музыка мешала да свет, который от блюдечка разливался во все стороны. А хозяева все не ложились и не ложились.
Наутро Кузька проснулся от того, что музыка в тарелке заиграла еще громче.
— Проклятая бирюлька! — осерчал домовенок и полез на стол. Взял он тарелку да и столкнул ее на пол — пусть сломается.
Что тут началось! Люди стали кричать, собака рычать, кот шипеть, петух крыльями хлопать, а Анютка сразу реветь принялась. Только кузнец Силантий не кричал. Он встал, поднял тарелку с пола, сдул с нее пылинки и снова на стол поставил. А тарелка как ни в чем не бывало знай себе картинки волшебные показывает. Тут сразу все утихли, успокоились и стали снова в тарелку глядеть.
Кузя понял, что так просто с колдовством не сладить — слишком сильное оно было. Пошел в соседнюю деревню — домовых на помощь звать.
Пришел туда и видит: все его родственники-домовые по деревне мечутся, за головы держатся. Никто на Кузю и не смотрит — так все чем-то расстроены. Кузя побегал-побегал вместе со всеми, и надоело это ему. Поймал он домового, который так спешил, что все время падал. Глядь — а это Вуколочка, друг его закадычный.
— Вуколочка! Что вы все, как зайцы по полю, скачете? Или у вас опять соревнования?
— Кузенька! — всплеснул руками Вуколочка. — Уходи подобру-поздорову! У нас в деревне жители с ума сошли! Что делают, что творят!
Услышал это Кузя и обомлел: значит, и сюда добралась напасть-беда, и здесь всех людей заколдовал неведомый волшебник.
— А ну, покажи! — сказал он Вуколочке.
И друзья побежали к дому, откуда такой шум-гам раздавался, будто там у Бабы-Яги зуб болит. Пролезли домовята в щелочку и стали наблюдать.
А в избе народу — тьма-тьмущая. И все пляшут, аж пыль столбом стоит. Да так лихо пляшут, что, глядя на них, у Кузи даже пятки зачесались — так ему вдруг танцевать захотелось. И только он повел плечами, развел руками да притопнул каблуками, как вдруг веселая музыка сменилась на грустную. Тут все, кто только что свистел да топал, вдруг попадали, где стояли, и залились такими горькими слезами, что у Кузьки даже глаза защипало. Дети хныкали, бабы рыдали, даже мужики соленую слезу рукавом вытирали.
И только-только натекла лужа из горьких слез, как музыка снова поменялась, и на этот раз все затянули песню из ста куплетов и ста припевов. Кузя дослушал до двадцать девятого куплета и спросил у Вуколочки:
— Это что?
Вуколочка, который тоже тоненьким голоском подпевал хору, помотал головой и ответил:
— Напасть какая-то! Вон, смотри, в том углу.
Кузька посмотрел в угол и рот раскрыл. Лежали там гусли кленовые, расписные, с золотыми струнами и серебряными ладами. Гусли лежали себе в углу да тренькали потихонечку сами по себе. И так это у них хорошо получалось, что ни один гусляр так бы не смог.
— Уже день прошел, и ночь прошла, — жаловался Вуколочка Кузьке. — А они все то пляшут, то поют. Скотина не кормлена, огород не полот, пироги не печены. Домовые уж с ног сбились. Не знаем, что делать.
И рассказал Вуколочке Кузя про свою напасть. И решили друзья пойти за помощью в третью деревню, что поодаль стояла. Там жил их дядька Нафаня. Он был старый домовой и очень умный. Много на свете повидал и мог беде помочь, что-то дельное посоветовать.
К вечеру Кузя и Вуколочка добрались до дальней деревни. Деревня была большая да богатая. Много в ней было дворов, а в каждом дворе — большое хозяйство. Всякие-всякие здесь были животные — и коровы, и овцы, и козы, и свиньи, и птица была самая разная. А уж о полях, что окружали деревню, и вовсе нечего было говорить. С одного колоска можно было зерна намолотить на целый каравай хлеба — вот как славно было в этой деревне.
Да только что-то в ней было неладно. Подошли поближе домовята и удивились: хлеб в поле весь осыпался, скотина по лесам разбрелась, а все огороды бурьяном заросли. Дома покосились, дорожки песок занес, и тихо-тихо, словно нет никого.
Встревожились домовята и поняли, что и здесь случилось что-то страшное. Прошли они по деревне, поискали домовых, да никого и не нашли.
— Нафаня! — закричал Кузенька что есть мочи. — Нафаня!
И тут откуда-то послышался скрип да кашель. Из-под завалинки выбрался лохматый, худой и злой Нафаня.
— Ну, что орешь, что орешь? — пробубнил он, увидев племянника. — Видишь, нет никого.
— Как же нет, если ты есть? — спросил, чуть не плача, домовенок.
— Я-то есть, — согласился Нафаня. — А вот толку — нету. Скотина разбежалась, огороды позаросли. А братья-домовые разбрелись по белу свету — новую деревню себе искать.
— Нафаня, а что за напасть такая?
Закряхтел Нафаня, затрещал костями, вылез из своей берлоги и поковылял куда-то. Растерянные домовята за ним пристроились, и вскоре все втроем добрались до одного дома. Дом был самый большой во всей деревне. Раньше там гулянья устраивали и свадьбы праздновали. А теперь в доме лежал толстый-толстый слой пыли, а с потолка свешивались на тонких паутинках сердитые пауки и раскачивались — туда-сюда.
А из большой комнаты доносился странный звук, будто целая деревня громко храпела во сне. Да так оно и было: на полу, на сундуках, на матрасах вповалку лежали все местные жители и сладко спали.
— Это еще ничего, — сказал Нафаня. — Сейчас проснуться и завтракать будут. — И точно: стали люди ворочаться на своих местах, почесываться, глаза протирать. Вскоре все проснулись, загомонили.
«Сейчас в поле», — подумал Кузя, но ошибся.
Все, кто проснулся, лениво расстелили большую-большую скатерку и захлопали в ладоши.
И на скатерке в ту же минуту появились всяческие яства. Тут были и запеченные в сметане поросята, и гуси-лебеди с яблоками да гречневой кашей, и расстегаи с капустой и рыбой, и фаршированная щука, и бадейка меда, и крученики грибные, и капустка квашеная с клюквой, и сласти, и соленья, и печенья — всего и не перечесть. В общем, яства самые разные и все — вкуснейшие и свежайшие. Сели люди за длинный стол и начали трапезничать. Ели они, ели, а еда все не кончалась, а только прибывала. Кости под стол собакам бросали, кожуру в окно птицам кидали, и всё ели и ели.
Кузя сперва обрадовался такому изобилию и под стол полез по своей привычке. И сколько бы он ни тащил со стола всяческой снеди, никто этого даже не замечал. Наелся Кузька до отвала и сразу уснул.
А когда проснулся, увидел рядом с собой Нафаню, который сердито хмурился:
— Ай-яй-яй, негодник! У тебя в деревне беда, а ты тут уплетаешь за обе щеки и спишь по полдня, с боку на бок переворачиваешься. Вставай, лежебока, надо дело исполнять!
Устыдился Кузенька и понял, что за беда на Нафанину деревню навалилась. Видно, и тут побывал злой волшебник, и здесь жителям навредил.
Конечно, если еда не кончается, кто же станет в поле работать да за скотиной ходить? Вот все и едят да спят, животы отрастили и щеки на подушках отлежали.
Пригорюнились домовые, присели на завалинку и стали совет держать, как им от такого горя-несчастья спастись. Думали-думали и ничего придумать не могли. И тут Нафаня как стукнет себя по лбу звонко-звонко, домовые даже вздрогнули.
— Знаю я, кто нашей беде поможет. Живет в березовой роще Марфа-берендейка. Она все знает и все может — у нее книга волшебная есть. Айда к ней!
Домовята поспешили за Нафаней, и долго ли, коротко ли, пришли в березовый лес. В лесу хорошо, березки тоненькие, беленькие, а по ним солнечные зайчики скачут, аж в глазах рябит.
Нафаня снял свою шапку и поймал одного зайчонка. Взял его в руку и спрашивает:
— Зайка-зайка, где Марфу-берендейку найти?
Зайчик замигал от испуга, даже солнечный язык позабыл. А потом посмотрел вокруг и понял, что люди — добрые и не будут его в сыром колодце запирать или в темном чулане держать. И отвечает он им тоненьким голоском:
— Марфа на озере, из тины платье прядет и русалкам басни рассказывает. Пойдемте провожу.
И запрыгал зайка по березкам, а за ним и все его братья увязались. Так что скоро перед домовятами целая стайка ярких зайчат прыгала.
И вот впереди показалось маленькое лесное озеро. Зайчики как увидели его, так с разбегу в воду и попрыгали. И вода заискрилась, засверкала, а серебряные рыбки радостно пустились в пляс.
Только не радовала домовых вся эта красота. У людей — радость, у домовых — горе. Заметила их грустные лица и Марфа-берендейка, что на берегу сидела, а косу в воде мочила.
Марфа и вправду новое платье из тины ткала, русалкам веселые басни рассказывала, но как только домовят увидела, сразу работу отложила и русалкам велела притихнуть.
— Отчего вы такие хмурые? Отчего белый день своей грустью черните? Откуда вы такие явились, и что вам от меня надобно? — так спросила Марфа.
Поклонились ей в пояс домовые, и Нафаня, как самый старший, стал речь держать:
— Ты прости, Марфа-берендейка, что мы тебе погожий денек испортили. Но мы к тебе не баловать пришли, а за советом. Подскажи ты нам, домовым, как нам дальше жить-поживать и что теперь делать?
— Да как же вам жить? По-прежнему и живите — людям помогайте, за хозяйством следите да сказки сочиняйте.
— А коли люди наши заколдованы, да так, что мы им ничем помочь не можем?
И рассказали домовые, каждый по очереди, что в их деревне случилось-приключилось. Внимательно выслушала их Марфа, да так нахмурилась, что даже на солнышко тучка набежала, зайчики под кувшинки попрятались, а русалки в воду плюхнулись.
— Да, беда ваша серьезная. Но я, наверное, смогу помочь — не делом, так советом. Знаю я те вещи, из-за которых у вас все так плохо стало. Только вот в книге своей посмотрю.
Сказала так и достала из-за складок своего широкого платья огромную книгу. Открыла ее, полистала и стала читать.
— Ну вот, — говорит. — Теперь я точно знаю, как вашу беду звать-величать. Это наливное яблочко на серебряной тарелочке, гусли-самогуды и скатерть-самобранка. Так называют волшебные вещи, которые и в сказках описываются. Только давно-давно потеряли их люди из-за того, что в сказки верить перестали. Но вот кто-то их нашел и в ваши деревни принес. Кто принес, тот и забрать должен. А как заберет, все станет по-прежнему. Вот и весь мой сказ.
— А кто же их принес? — хором спросили домовята.
— А вот этого в книге не написано, — сказала Марфа-берендейка. — Это вы сами узнать должны.
Сказала так, хлопнула в ладоши, в сойку превратилась и улетела.
— Улетела, — пробормотал Вуколочка. — Только платье и осталось.
|
