| Жил у нас с бабушкой летом снегирушка. Грудка розовая, как кисель. Ручной совсем. Такой милушка! И очень музыку любил. Заведёшь патефон — он сейчас насвистывать.
Мы ему всё больше ставили старинную песенку про охотника и зайку. Он и выучил её. Целыми днями, бывало, свистит себе из своей большой проволочной клетки:
Шёл охотничек лесочком. —
Вот идёт, идёт, глядит,—
А под кустичком-кусточком,
А под кустичком-кусточком
Заинька сидит…
Так славно насвистывал — все удивлялись.
А потом, осенью, — заболел. Заболел наш снегирушка — и смолк. Сидит — хохлится, зёрна не клюёт и молчит.
Пёрышки у него стали падать. Это он линял. Долго линял — хохлился. А когда перелинял и выздоровел, — опять повеселел.
Повеселеть-то повеселел снегирушка, а песенку нашу любимую забыл. Насвистывает что-то своё, птичье, а про зайку — никак. Хотя мы ему по-прежнему патефон заводили.
Заведём — он слушает, слушает… Смирно сидит, будто что-то вспомнить силится, — и не может.
К зиме мы кота взяли у соседей, большого, серого: очень нас мыши одолели. Тут уж снегирушка и совсем замолк.
Раз солнечным весенним утром мы опять поставили эту пластинку:
Ну-тка, борзая, хватай-ка! —
Тут охотничек сказал.
Снегирушка ни гу-гу.
Я и говорю бабушке:
— Я не знал, что птичкам так тяжело линять.
Наш снегирушка совсем слух потерял, как маленькая Маша после кори.
Бабушка говорит:
— Может быть, это он кота боится. Надо кота унести.
А снегирушка из клетки вдруг как засвистит:
Я не ваш! — ответил зайка, —
Я не ваш! — ответил зайка, —
Прыг — и ускакал!
Мы так и ахнули: вспомнил ведь песенку, милушка!
|
