Солнышкин присел на порог и стал думать, где бы устроиться на ночлег. Как вдруг опять услышал голос: — Ай-яй-яй, молодой человек! 

И не стыдно? Он обернулся и увидел прежнего старичка в морской форме. Это был известный всем морякам старый инспектор океанского пароходства Мирон Иваныч. Больше всего на свете он любил море. Отправляя в океан пароходы, он ме чтал о кругосветном плавании. Но так и не смог за всю жизнь выбраться в путь. 

Его и теперь приглашали в плавание, но он показывал на свои галоши и говорил: — У меня теперь одно плавание.

 Мои старые баржи делают две мили в сутки. Одну из дому сюда, вторую — обратно. Звали его ещё Робинзоном потому, что жил он в старом доме один. Но вспоминали его на всех морях. Вывел в люди он многих моряков. 

А тех, кто мечтал о плаваниях и пароходах, старый инспектор узнавал за квартал. — Ай-яй-яй, мечтали о море и чуть не попали в милицию? — сказал Солнышкину Мирон Иванович. — А вам какое дело? — угрюмо буркнул Солнышкин. — А я ищу матроса на судно, которое отправляется в кругосветное плавание. Только вежливого… — Мне не до шуток, — невесело ответил Солнышкин. — Тем лучше, — улыбнулся старик. — Будем знакомы. Робинзон. Старый Робинзон… — И он протянул руку. — Солнышкин, — удивлённо ответил Солнышкин. — Ну, вот и хорошо, Солнышкин. Разрешите мне пригласить вас в свою каюту. На моём корабле нет креветок и виски. Но голландский сыр, чашка чёрного кофе и мягкая постель всегда найдутся. Всё-таки Солнышкину везло! 

Робинзон заложил руки за спину, и они стали подниматься по сопке, на которой Солнышкин уже побывал сегодня с Васькой. Только вместо облака на ней сидела громадная луна, окружённая звёздами, и заливала всё жёлтым-жёлтым светом. 

Робинзон расспрашивал Солнышкина о его похождениях, и поэтому усталый Солнышкин не обратил внимания на тот удивительный факт, что они поднимаются вверх, а не спускаются к морю. Наконец они остановились у старинного островерхого домика, который возвышался на крутой скале и отбрасывал вниз большую тень. Робинзон показал на дверь: — Сюда! — Щёлкнул ключом и сказал: — Каюта к вашим услугам! Солнышкин нерешительно вошёл в комнату. Не веря глазам, повернул голову влево, потом вправо, потом снова влево и снова вправо и восхищённо выпалил: — Вот это да! Комнаты не было. Под ногами лежала корабельная палуба. Напротив двери у единственного большого окна, смотревшего на бухту, был укреплён корабельный штурвал с отполированным колесом. Вместо окон в стенах были иллюминаторы. Над одним висел барометр, а рядо м с другим спасательный круг, на котором было написано: «Один за всех». 

На полке рядом с книгами лежала подзорная труба и розовели морские раковины. С потолка свисали пальмовые листья.

 Одна стенка была сделана из пальмовых стволов, а топчан был накрыт шкурой медведя. — Вот на этом судне и спасается старый Робинзон! — подмигнул Солнышкину старик и подтолкнул его к распахнутому окну. Вся бухта внизу сверкала, и в темноте переливались разноцветные огоньки. В море над чёрной водой вспыхивал и гас свет маяка. Над ним светили громадные звёзды, и Солнышкину показалось, что он плывёт по далёким южным морям… Вдруг Мирон Иванович зашмыгал носом, посмотрел в окно, потом на барометр и скомандовал: — Задраить иллюминаторы, или через полчаса хижину старого Робинзона зальёт водой! Солнышкин с сомнением посмотрел на звёздное небо и собирался возразить, но тут же громадная капля щёлкнула его по носу и по стёклам забарабанил дождь. Солнышкин стал изо всех сил закручивать винты на иллюминаторах. 

Он так торопился, что не заметил, как н а маленьком круглом столике появились сыр, колбаса и Мирон Иванович налил из термоса в чашки ароматного кофе. Через несколько минут Солнышкин с вымытыми руками сидел на медвежьей шкуре, потягивал вкусный кофе и собирался подумать о том, как хорошо всё устроилось. 

Но тут за стенами так забушевало, что весь дом задрожал и, казалось, покатился вниз. Наверху что-то треснуло, и по пальмовому листу побежала струйка. Мирон Иванович схватился рукой за голову, посмотрел вверх и крикнул: — Солнышкин! Аврал! В судне старого Робинзона пробоина! Солнышкин вскочил на стол, потом на подставленную табуретку, раздвинул листья и увидел в потолочной доске дырку, из которой выстрелил сучок. Солнышкин сунул в дырку указательный палец, но табуретка вылетела из-под его ног, и он повис в воздухе. Палец ныл , как зуб, в который доктор залез буром, но Солнышкин держался. Робинзон нашёл сучок, завернул в кусок старой тряпки и подставил Солнышкину табуретку. Солнышкин крепко вколотил сучок в дырку кулаком и спрыгнул. — Молодец, Солнышкин, — сказал Робинзон, и они сели допивать кофе, которого стало от дождя вдвое больше. Буря всё усиливалась. Внизу трещали деревья, прыгали по сопке потоки. 

Сбоку, сквозь щель в стене, которую старый Робинзон не заделывал нарочно, посвистывал настоящий морской ветер, и теперь Солнышкину было так хорошо, как будто он потерпел кораблекрушени е и вдруг оказался на острове в гостях у настоящего Робинзона. Глаза у него слипались, но он подошёл к окну с подзорной трубой и посмотрел вниз. Океан бушевал. На улицах города никого не было. Только у отделения милиции, под фонарём, приплясывали две какие-то странные фигуры. Издалека Солнышкин, конечно, не узнал Ваську и артельщика, которых лейтенант выгнал протрезвиться под бесплатный холодный душ. Солнышкин положил на место трубу, улёгся на шкуре и, хотя у него болел палец, уснул, как под хорошую корабельную качку. …Солнышкину снились жуткие вещи. Ему приснилось, что его прямо на ходу поезда вытряхивают из мешка. Он вылетает в окно, катится по скалам и с громадной высоты падает в зелёное-зелёное море. На лету он с треском цепляется брюками за нос какого-то корабл я, выскальзывает из них, а сверху раздаётся голос: «Ай-яй-яй, молодой человек…» Он приготовился ласточкой нырнуть в воду и открыл глаза. 

Над ним качал головой старый Робинзон: «Ай-яй-яй…» Солнышкин сидел в глубокой дыре, оттого что доски под ним с треском провалились. — Крепкая была качка, — сказал с улыбкой Робинзон и похлопал рукой по спинке топчана. — Видно, отслужил старина. Тридцать лет обеспечивал ночлег всем потерпевшим кораблекрушение. Ну, подъём, подъём! Солнышкин вскочил, высунул в открытое окно круглую, как яблоко, голову и зажмурил глаза. Сверкало солнце, приплясывало море, свистели птицы, а под окном потихоньку булькали ручейки. 

Он оделся, схватил ботинки, мешок и направился к двери. Но Робинзон наде л на морщинистый нос очки и повернулся к нему: — Куда? — Искать пароход, — сказал Солнышкин. — А этот тебе не нравится? — спросил Мирон Иванович. — И команда получилась бы неплохая: Робинзон и Солнышкин! Солнышкину очень не хотелось обижать старика. Он ещё раз посмотрел на штурвал, на иллюминаторы, на окно, обращённое к заливу, и вздохнул: — Корабль что надо, да ведь он стоит на одном месте… — Эх-хе-хе… — усмехнулся Робинзон, — что верно, то верно. 

Всё на месте и на месте. Все уходят в море, а Робинзон живи один, волнуйся из-за них и шагай свои две мили в сутки! Он подошёл к большому глобусу, к которому были прицеплены белые бумажные пароходики, повернул его, и пароходики тоже завертелись и побежали по голубым морям. — Что ж, прикрепим сюда ещё один пароход, — сказал старик. — Пароход, на котором поплывёт Солнышкин. Потом он остановился у полки, взял что-то с неё, положил в карман кителя и вместе с Солнышкиным вышел из этой удивительной хижины.