На старика было просто жалко смотреть. Он никуда не выходил и отсиживался в аквариуме, ссылаясь на то, что у него якобы разыгрался ревматизм. Конечно, это было нелепой мотивировкой, ибо глупо с ревматизмом забираться в воду.

 Хоттабыч лежал на дне аквариума, лениво шевеля плавниками, и вяло глотал ртом воду. Когда к аквариуму подходили Волька, Сережа или Женя, старик уплывал к задней стенке, весьма невежливо поворачиваясь к ним хвостом. 

По ночам, когда все в доме спали, он вылезал из воды, чтобы немножко размяться, и до утренней зари еле слышно шаркал туфлями по комнате и что-то бормотал. Хоттабыч обдумывал какое-то важное решение. Так продолжалось несколько суток, пока наконец в один прекрасный день Хоттабыч не вылез из аквариума. 

Отжимая воду из бороды и усов, он сдержанно сказал обрадованному Вольке: – Ты меня очень обидел, о сладчайший Волька, отказом от моего скромного подарка. Твое и мое счастье, что я обещал тебе не обижаться, в противном случае я сделал бы с тобой нечто непоправимое, о чем сам в дальнейшем весьма бы сожалел. Ибо я полюбил тебя всей душой и особенно не могу не ценить прекрасное бескорыстие твоей дружбы. 

Но больше богатства от меня и не ожидай. Я всегда буду делать все, что ты мне прикажешь, но на руки ты впредь не получишь ни одного золотого. – Ну вот и чудесно, – отвечал с некоторым сожалением Волька. – Тут у меня с ребятами имеется к тебе одно интересное предложение. Мы давно собираемся попросить тебя пойти с нами в цирк. – С любовью и удовольствием, – сказал Хоттабыч. – Если хочешь, мы можем поехать туда на верблюдах. – Нет, что ты, не стоит тебе затрудняться, – возразил Волька с подозрительной поспешностью. – Давай лучше, если ты не боишься, поедем в трамвае. – А чего тут бояться! – обиделся старик. – Трамвай как трамвай, дело обыкновенное. – Значит, поехали, – засуетился Волька. И через полчаса Волька, Женя, Сережа и Хоттабыч были уже в Парке культуры и отдыха, у входа в госцирк шапито. Старик принципиально возражал против покупки билетов. Он попытался даже усмотреть в этом некую недооценку своего могущества. – Нет, вы не знаете еще Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба, – сказал он с легкой горечью и, попросив ребят подождать где-нибудь неподалеку, подошел к будке администратора, около которой гудела длинная очередь жаждавших получить контрамарку. Время от времени из окошечка высовывалась взъерошенная голова администратора. Он сердито кричал: – Напрасно дожидаетесь, граждане! Контрамарок нет и не будет!

 Цирк набит до отказа. Но очередь не двигалась с места, и администратор в сердцах с треском захлопывал окошечко.

 Хоттабыч в очередь не полез, а, встав в сторонке, что-то зашептал, сосредоточенно глядя в стенку, за которой притаился администратор, обессилевший от суровой борьбы с контрамарочниками. Он глядел так, не моргая глазами, до тех пор, пока из окошечка не высунулся администратор с белым листочком бумаги в руке. – Кто здесь товарищ Хотапченко? – выкрикнул он с заговорщическим видом. – Я тот человек, которого ты ищешь, – сказал старик с достоинством, и только успел взять в руки контрамарку, как окошечко с шумом захлопнулось, чуть не прищемив ему пальцы. – Безобразие! – заволновались в очереди. – Тут люди ожидают с шести часов вечера! Сами говорят, что не будут выдавать пропусков, и сами же выдают без очереди! 

Позовите сюда директора! Мы так дела не оставим. Администратор не вытерпел, открыл окошко, выкрикнул из него: – Товарищ Хотапченко – командировочный! – и снова захлопнул окошко, на сей раз уже окончательно. – Все мы командировочные! – заорали неуверенными голосами из очереди и стали постепенно расходиться, так как уже прозвонил третий звонок. Хоттабыч с ребятами вошел в цирк, залитый светом множества ярких электрических ламп.

 В одной из лож, около самой арены, было как раз четыре свободных стула, но Хоттабыч категорически отказался занять эти места. – Я не могу согласиться, – сказал он важно, – чтобы хоть кто-нибудь в этом помещении сидел выше меня и моих глубокочтимых друзей. Это было бы ниже вашего и моего достоинства.

 Спорить со стариком было совершенно бесполезно, и ребята скрепя сердце уселись на самой верхотуре, в последнем ряду амфитеатра. Вскоре выбежали униформисты в ярких, расшитых золотом ливреях и выстроились по обе стороны выхода на арену. Шпрехшталмейстер зычным голосом объявил начало представления, и «первым номером обширной программы» выехала на арену наездница, вся усеянная блестками, как елочный Дед Мороз. – Ну как, нравится? – спросил Волька у Хоттабыча. – Не лишено интереса и для глаз приятно, – осторожно ответил старик. 

За наездницей последовали акробаты, за акробатами – клоуны, за клоунами – дрессированные собачки, вызвавшие сдержанное одобрение Хоттабыча, за собачками – жонглеры и прыгуны. Выступлением прыгунов закончилось первое отделение, и наши друзья пошли погулять. Когда после сигнала все снова уселись по своим местам, к Хоттабычу подошла девушка в кокетливом белом переднике, с большим подносом на руках. – Эскимо не потребуется? – спросила она у старика, и тот, в свою очередь, вопросительно посмотрел на Вольку. – Возьми, Хоттабыч, это очень вкусно. Попробуй. Хоттабыч попробовал, и ему понравилось. 

Он угостил ребят и взял себе еще одну порцию, потом еще одну и наконец, разохотившись, купил у обомлевшей продавщицы сразу все сорок три кругленьких, покрытых нежной изморозью пакетика с мороженым. Девушка обещала потом прийти за подносом и ушла вниз, то и дело оборачиваясь на своего удивительного покупателя. – Ого! – сказал Женька и подмигнул своим приятелям. – Старик дорвался-таки до эскимо.

 В какие-нибудь пять минут Хоттабыч уничтожил все сорок три порции. Он ел эскимо, как огурцы, сразу откусывая большие куски и смачно похрустывая. Последний кусок он проглотил как раз в тот момент, когда в цирке снова зажглись все огни и шпрехшталмейстер, выйдя на середину арены, торжественно провозгласил: – Мировой… комбинированный… аттракцион – китайский артист Мей Ланьчжи! Все в цирке зааплодировали, оркестр заиграл туш, и на арену, улыбаясь и раскланиваясь во все стороны, вышел немолодой уже китаец в расшитом драконами синем халате. Это и был Мей Ланьчжи. Пока его ассистенты раскладывали на маленьком столике все, что было необходимо для первого фокуса, он продолжал раскланиваться и улыбаться. 

При улыбке у него ярко поблескивал во рту золотой зуб. – Замечательно! – прошептал завистливо Хоттабыч. – Что замечательно? – спросил Волька, энергично хлопая в ладоши. – Замечательно, когда у человека растут золотые зубы. – Ты думаешь? – рассеянно спросил Волька, внимательно следя за начав П1имся номером. – Я убежден в этом, – ответил Хоттабыч. – Это очень красиво и богато. Мей Ланьчжи кончил свой первый номер. – Ну как, знаменито? – спросил Волька у Сережи таким тоном, как будто это он сам проделал фокус. – Спрашивает! – восторженно ответил Сережа, и Волька тут же громко вскрикнул от удивления: у Сережи оказался полный рот золотых зубов. – Ой, Волька, что я тебе скажу, – прошептал в то же время Сережа, – ты только не пугайся: у тебя все зубы стали золотые! – Ребята, не трепитесь и не мешайте смотреть, – повернулся к ним Женя Богорад, и приятели увидели, что и у него во рту блестели тридцать два золотых зуба. – Это, наверное, работа Хоттабыча, – сказал с тоской Волька. 

И действительно, старик, прислушивавшийся к разговору приятелей, утвердительно кивнул головой и простодушно улыбнулся, открыв при этом, в свою очередь, два ряда крупных ровных золотых зубов. – Даже у Сулеймана ибн Дауда – мир с ними обоими! – не было во рту такой роскоши, – хвастливо сказал он. – Только не благодарите меня. 

Я уверяю вас, вы достойны этого небольшого сюрприза с моей стороны. – Да мы тебя и не благодарим, – сердито возразил ему Женя, но Волька, испугавшись, как бы старик не разгневался, дернул Женю за руку. – Понимаешь ли, Хоттабыч, – начал он дипломатично, – это слишком будет бросаться в глаза, если сразу у всех нас четверых, сидящих рядом, все зубы окажутся золотыми. 

На нас будут смотреть, и мы будем очень стесняться. – И не подумаю стесняться, – сказал Хоттабыч. – Да, но вот нам все-таки будет как-то не по себе… – Ну и что же? – спросил нетерпеливо Хоттабыч. – Так вот мы все тебя просим, чтобы до тех пор, пока мы не вернемся домой, у нас были во рту обычные костяные зубы. – Восхищаюсь вашей скромностью, о юные мои друзья, – сказал немного обиженно старик, и ребята с облегчением почувствовали, что зубы в них во рту потеряли свой металлический привкус и обрели прежний вид. – А когда вернемся домой, они снова станут золотыми? – с беспокойством спросил Женя, но Волька раздраженно ответил: – Ладно, потом увидим!

 Может, старик про них позабудет.

 И он с увлечением принялся смотреть на головокружительные фокусы Мей Ланьчжи и хлопать вместе со всеми зрителями, когда тот из совершенно пустого ящика вытащил сначала голубя, потом курицу и, наконец, мохнатого веселого белого пуделя. Только один человек сердито, не выказывая никаких признаков одобрения, смотрел на фокусника.

 Это был Хоттабыч. Ему было очень обидно, что фокуснику хлопали по всякому пустяковому поводу, а он, проделавший со времени освобождения из бутылки столько чудес, ни разу не услышал не только аплодисментов, но ни одного искреннего слова одобрения. Поэтому, когда снова раздались аплодисменты и китаец, перед тем как перейти к следующему номеру, начал раскланиваться во все стороны, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб огорченно крякнул и, невзирая на протесты зрителей, полез через их головы на арену.

Одобрительный ропот пошел по всему цирку, а какой-то солидный гражданин громким шепотом сказал своей соседке: – Я тебе говорил, милочка, что этот старик – Рыжий. Это, вероятно, очень опытный клоун. Смотри, как он себя потешно держит.

 Они нарочно сначала сидят среди публики… К счастью для говорившего, Хоттабыч ничего не слышал, целиком поглощенный своими наблюдениями за Мей Ланьчжи. Тот как раз в это время начал самый эффектный из своих номеров. Прежде всего знаменитый фокусник зажег несколько очень длинных разноцветных лент и запихал их в горящем виде себе в рот. Потом он взял в руки большую, яркую раскрашенную миску с каким-то веществом, похожим на очень мелкие древесные опилки. До отказа набив себе рот этими опилками, Мей Ланьчжи стал быстро размахивать перед собой красивым большим веером. Сначала опилки во рту затлели, потом появился небольшой дымок, и наконец, когда в цирке, по заранее разработанному плану, погасили электричество, все увидели, как в темноте изо рта знаменитого фокусника посыпались тысячи искр и даже показалось небольшое пламя. Казалось, что цирк обрушился от взрыва аплодисментов. 

И тогда среди бури рукоплесканий и криков «браво» раздался вдруг возмущенный голос старика Хоттабыча. – Вас обманывают! – орал он надрываясь. – Вас нагло обманывает этот старый бездельник! Это никакие не чудеса! Это – обыкновенная ловкость рук! – Вот это Рыжий! – восхищенно воскликнул кто-то из публики. – За-ме-чатель-но! Рыжий! Браво, Рыжий! – закричал он, и все зрители, кроме Вольки и обоих его друзей, дружно зааплодировали Хоттабычу. Старик не понимал, о каком «Рыжем» они кричат, и, терпеливо переждав, когда кончатся вызванные его появлением рукоплескания, иронически продолжал: * * * 

 * * * – Разве это чудеса?! Ха-ха! Он отодвинул оторопевшего фокусника в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных разноцветных языков пламени, да таких, что по цирку сразу пронесся явственный запах серы. С улыбкой выслушав аплодисменты, Хоттабыч схватил Мей Ланьчжи за шиворот и меньше чем в одну минуту превратил его последовательно в кролика, осла, носорога и в бочку с водой.

Потом он вернул несчастного фокусника в его обычное состояние, но только для того, чтобы тут же разодрать его пополам вдоль туловища. Обе половинки немедленно разошлись в разные стороны, смешно подскакивая каждая на своей единственной ноге. Когда, проделав полный круг по манежу, они послушно вернулись к Хоттабычу, он срастил их вместе и, схватив возрожденного Мей Ланьчжи за локотки, подбросил его высоко, под самый купол цирка, где тот и пропал бесследно. С публикой творилось нечто невообразимое. 

Люди хлопали в ладоши, топали ногами, стучали палками, вопили истошными голосами: «Браво!», «Бис!», «Замечательно!», «Изумительно!», «Как его фамилия?», «Почему его фамилии нет на афишах?», «Я таких фокусов сроду не видал!» и многое другое, чего нельзя было разобрать в поднявшемся невероятном шуме и гаме. – Это еще не все! – прокричал громовым, нечеловеческим уже голосом Хоттабыч, разгоряченный всеобщим одобрением, и стал вытаскивать из-под полы своего пиджака целые табуны разномастных лошадей. 

Лошади испуганно ржали, били копытами, мотали головами, развевая при этом свои роскошные шелковистые гривы. Потом, по мановению руки Хоттабыча, лошади пропали, и из-под полы пиджака выскочили один за другим, грозно рыча, четыре огромных берберийских льва и, несколько раз пробежав вокруг арены, исчезли. В это время в действие вмешались двое молодых людей. По приглашению администрации, они еще в начале представления вышли на арену, чтобы следить за фокусником. На этом основании они уже считали себя специалистами циркового дела и тонкими знатоками черной и белой магии. Один из них развязно подбежал к Хоттабычу и с возгласом: «Я, кажется, понимаю, в чем дело!» – попытался залезть к нему под пиджак, но тут же бесследно исчез под гром аплодисментов ревевшей от восторга публики. 

Такая же бесславная участь постигла и второго развязного молодого человека. Дальше Хоттабыч действовал уже под сплошные и непрерывные рукоплескания. Вот он махнул рукой, и все, что было на арене: и ассистенты несчастного Мей Ланьчжи, и разнообразный многочисленный его реквизит, и нарядные молодцеватые униформисты – все это в одно мгновение взвилось вверх и, проделав несколько прощальных кругов над восхищенными зрителями, тут же растаяло в воздухе. Тридцать три оркестранта вдруг сгрудились в одну кучу, огромным комом скатились со своей площадки на арену. Этот ком катился по барьеру, постепенно уменьшаясь в своем объеме, пока наконец не достиг величины горошины. Тогда Хоттабыч поднял его, положил себе в правое ухо, и из уха понеслись сильно приглушенные бравурные звуки марша. 

Затем старик, который еле держался на ногах от возбуждения, как-то по-особому щелкнул сразу пальцами обеих рук, и все зрители один за другим стали со свистом срываться со своих мест и пропадать где-то далеко под куполом. И вот наконец в опустевшем цирке остались только четыре человека: Хоттабыч, устало присевший на барьере арены, и Волька со своими приятелями, кубарем скатившиеся со своих мест к старику на арену. – Ну как? – вяло спросил Хоттабыч, с трудом приподнимая голову и глядя на ребят странными, помутившимися глазами. – Это вам не Мей Ланьчжи, а? – Куда этому жалкому фокуснику до тебя! – отвечал Волька, сердито моргая своим друзьям, которые все порывались попросить о чем-то старика. – А какие были рукоплескания! – с удовольствием вспоминал Хоттабыч. – Еще бы! А ты мог бы вернуть всех на прежние места? 

Чтобы все было так, как было раньше? Это, наверное, очень трудно? – Нет, нетрудно. То есть для меня, конечно, нетрудно, – горделиво отвечал еле слышным голосом Хоттабыч, поблескивая золотыми зубами.

 Из уст ребят вырвался вздох облегчения. – А мне почему-то кажется, что тебе это чудо не под силу, – коварно сказал Волька, явно подзадоривая старика. – Под силу. Но я что-то очень устал. – Ну вот, я и говорил, что тебе не под силу. Вместо ответа Хоттабыч, кряхтя, приподнялся на ноги, вырвал у себя из бороды тринадцать волос, мелко их изорвал, выкрикнул какое-то странное слово «лехододиликраскало» и, обессиленный, опустился прямо на опилки, покрывающие арену. Тотчас же из-под купола со свистом примчались и расселись, согласно купленным билетам, беспредельно счастливые зрители. На манеже, как из-под земли, выросли Мей Ланьчжи со своими ассистентами и реквизитом и униформисты, во главе со своим бравым шпрехшталмейстером. 

Оркестр горошинкой выкатился из правого уха Хоттабыча, быстро вырос в огромный ком человеческих тел, вопреки закону земного притяжения покатился наверх, на свою площадку, рассыпался там на тридцать три отдельных человека, расселся по своим местам и грянул туш. Крики восторга, гром аплодисментов, казалось, разнесут сейчас помещение цирка на куски. – Разрешите, граждане… Попрошу вас пропустить… – проталкивался к Хоттабычу сквозь тесно обступившую его восторженную толпу худощавый человек в больших круглых роговых очках. Наконец он пробился, потеряв все до единой пуговицы своего пиджака, и, задыхаясь от непривычной физической работы, проговорил, обращаясь к Хоттабычу: – Я… из управления госцирков… 

Очень прошу вас в кабинет директора цирка… Нам нужно экстренно переговорить с вами об ангажементе… 

Турне по СССР! Турне по Западной Европе! Турне по Северной Америке! Согласны на любые ваши условия… – Оставьте старика в покое! – сказал с досадой Волька. – Вы разве не видите – он болен, у него повышенная температура. Действительно, у Хоттабыча был сильный жар. Старик здорово объелся мороженым.