Крики чернокожих погонщиков, одетых в белоснежные бурнусы, сливались с трубными звуками, которые издавали слоны, с воплями верблюдов, ревом ослов, топотом многих сотен копыт, мелодичным позвякиванием колокольчиков и бубенцов. 

Коротенький, до черноты загорелый человечек, в богатой шелковой одежде, слез со своего слона, вышел на середину двора, троекратно ударил палочкой о не остывший еще от полуденного зноя асфальт, и из мостовой забил мощный фонтан. Сейчас же погонщики, с кожаными ведрами в руках, озабоченно выстроились в длинную очередь, и вскоре двор заполнился сопеньем, чмоканьем и пофыркиваньем жадно пивших животных. – Смотри же, о Волька! – воскликнул Хоттабыч, стараясь перекричать гам, стоявший за окном. – Смотри, как высоко я ценю оказанную тобой услугу! Все это – твое! – Что все? – спросил оглушенный шумом Волька. – Все. 

И слоны, и верблюды, и ослы, и все золото и драгоценности, груженные на них, и люди, состоящие при этих грузах и животных. Все это твое. День ото дня становилось не легче. Пять дней тому назад Волька чуть не стал домовладельцем. 

А сейчас он становился сразу несметным богачом, скотовладельцем и даже рабовладельцем! Нечего сказать, недурной заголовок для заметки в «Пионерской правде»: «Вырвать с корнем пионеров-рабовладельцев!», или «Богачам, рабовладельцам, слоновладельцам и верблюдовладельцам не место в рядах пионеров!» Первой мыслью было упасть на колени перед Хоттабычем и умолять его убрать эти ценные дары, пока еще никто их не заметил.

 Но Волька сразу же вспомнил историю с дворцами. Если бы он тогда тактичнее повел разговор, можно было сделать так, чтобы дворцы остались украшать собой город без ущерба для Волькиного пионерского достоинства. 

Одним словом, нужно было выиграть время для размышлений и выработки оперативного плана. – Знаешь что, Хоттабыч, – сказал он, стараясь говорить как можно непринужденней, – а не покататься ли нам на верблюде, пока рабы управятся с караваном? – С радостью и удовольствием, – доверчиво отвечал старик. Через минуту двугорбый корабль пустыни, величественно покачиваясь и надменно оглядываясь по сторонам, вышел на улицу, неся на своей спине взволнованного Вольку и Хоттабыча, который чувствовал себя как дома и томно обмахивался шляпой. – Верблюд! Верблюд! – обрадовались ребятишки, высыпавшие на улицу одновременно и в таком количестве, как будто у них было принято ожидать в это время появления верблюдов. 

Они тесным кольцом окружили невозмутимое животное, возвышавшееся над ними, как двухэтажный троллейбус над тележками с газированной водой. Какой-то мальчишка, имевший бесспорные задатки будущего поэта, скакал на одной ноге, восторженно вопил: Едут люди На верблюде… Едут люди На верблюде… 

Верблюд подошел к перекрестку как раз тогда, когда на светофоре загорелся красный свет. Он хладнокровно переступил жирную белую черту на мостовой, хотя около нее было большими буквами написано: «Стоп!» Напрасно Волька старался удержать животное. Корабль пустыни, спокойно перебирая ногами, продолжал свой путь прямо навстречу милиционеру, который приготовился к достойной встрече и уже вытащил из сумки квитанционную книжку для взимания штрафа. Но тут вдруг раздался громкий рев сирены, зловеще заскрежетал тормоз, и под самым носом флегматически посапывавшего верблюда остановилась голубая машина. 

Из машины выскочили шофер и два пассажира и с места в карьер принялись честить опешивший экипаж невозмутимого верблюда. Действительно, еще одна секунда – и произошла бы непоправимая катастрофа. – Попрошу поближе к тротуару, – спокойно сказал милиционер и приложил руку к козырьку своего белого шлема. 

Вольке с трудом удалось заставить верблюда подчиниться этому распоряжению. Собравшаяся толпа была настроена резко отрицательно к нашим героям. До слуха сразу поскучневшего Вольки доносились отдельные малоутешительные реплики: – Ездиют тут на верблюдах… – Да, чуть-чуть несчастье не приключилось. – Тут, я так полагаю, главное не мальчишка. Тут, я так полагаю, главное – старичок, который за мальчишкой сидит… – Да, сидит, собака, и шляпой обмахивается! Прямо как довоенный граф. – Чего смотреть!

 В отделение – и весь разговор. – И откуда только люди сейчас верблюдов достают, уму непостижимо! – Это животная краденая. – Ничего, в отделении разберутся. * * * * * * Волька, почувствовав, что он влип в неприятную историю, свесился с верблюда и принялся неловко извиняться перед милиционером: – Товарищ милиционер, я больше не буду, отпустите нас, пожалуйста. Нам верблюда кормить пора. Ведь в первый же раз… – Ничего не могу поделать, гражданин, – сухо отвечал милиционер, – в таких случаях все говорят, что в первый раз. 

В это время Волька вдруг почувствовал, что Хоттабыч дернул его за рукав. – О юный мой повелитель, – сказал он, и это были первые его слова за все время этого прискорбного инцидента. – О юный мой повелитель, мне грустно видеть унижения, на которые ты идешь, для того чтобы избавить меня от неприятностей. Все эти люди недостойны целовать твои пятки. Дай же им понять пропасть, отделяющую их от тебя. Волька в ответ досадливо отмахнулся. Но вдруг он снова почувствовал, что не волен над своей речью. 

Он хотел сказать: «Товарищ милиционер, но я очень прошу вас, отпустите меня. Я обещаю вам до самой смерти никогда не нарушать правил уличного движения». Но вместо этой смиренной просьбы он вдруг неожиданно для самого себя заорал на всю улицу: – Как ты смеешь, презренный, задерживать меня? На колени!

 Немедленно на колени передо мной, или я тебя тотчас же разорву на куски! Хоттабыч при этих словах удовлетворенно осклабился и тщательно расправил пальцами усы. Что же касается милиционера и окружающей толпы, то все они от неожиданности были даже не столько возмущены этими наглыми речами, сколько ошарашены. – Я попрошу вас повторить произнесенные вами слова, – обратился к Вольке милиционер, стараясь сохранить спокойствие. – Я самый выдающийся отрок этого города! – продолжал Волька орать, изнывая от чувства собственного бессилия. – Вы недостойны целовать мои пятки! Я красавец! 

Я умница! А ну, попробуйте-ка поцеловать мои пятки! Я вам дам – целовать мои пятки! На колени предо мной, о вы, недостойные сыны Адама! – Ладно, – хмуро ответил милиционер, – там в отделении разберутся насчет пяток тоже. За пятки вы, гражданин, ответите отдельно. «Что со мной будет?! Ой, ой, ой, что со мной будет?!» – ужасался Волька, в то время как из его рта вылетали грозные слова: – Остановись и замолчи, недостойный страж! Смирись и жди, пока не получишь заслуженного наказания из моих рук! Ух, ты! В это время что-то отвлекло внимание Хоттабыча. Он перестал нашептывать Вольке свои высокомерные слова, и Волька, к которому на короткое время вернулась самостоятельность, умоляюще забормотал, низко свесившись с верблюда и жалостливо заглядывая своим слушателям в глаза: – Товарищи… граждане… Вы меня, пожалуйста, не слушайте… Разве это я говорю? Это вот он, этот старый болван, говорит. 

Я за эти слова не отвечаю. Но тут Хоттабыч снова взял нить разговора в свои руки, и Волька, не переводя дыхания, закричал: – Трепещите же и не выводите меня из себя, ибо я страшен в гневе! Ух, как страшен! Честное пионерское! Он уже прекрасно понимал, что его слова никого не пугают, а только возмущают, а некоторых даже смешат, но ничего сделать не мог. Между тем недоумение сменилось у тех, кто слушал Вольку, легким беспокойством и даже сочувствием. – Вот мы, граждане, ругаем этого мальца, смеемся над ним, а он, может быть, сумасшедший, то есть, я хотел сказать: ненормальный, – проникновенно заметил один старичок.

 И, как бы перекликаясь с этими словами, вдруг раздался взволнованный голос какой-то женщины: – Граждане! Что я вижу! У него же сильный жар! Мальчик ведь прямо дымится! – А ну молчать, если хотите со мной разговаривать! – проревел им в ответ Волька и вдруг с ужасом почувствовал, что вместе со словами из его рта вылетают большие клубы черного дыма. Кто-то испуганно вскрикнул, кто-то побежал в аптеку вызывать «скорую помощь», и Волька, воспользовавшись создавшейся сумятицей, шепнул Хоттабычу: – Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! Приказываю тебе немедленно перенести верблюда вместе с нами подальше от этого места. Лучше всего за город. – Слушаю и повинуюсь, – также шепотом ответил старик. 

И в ту же секунду верблюд со своими седоками взвился в воздух и исчез, оставив всех в глубочайшем недоумении. А через минуту он плавно снизился на окраине города, где и был навсегда оставлен своими неблагодарными пассажирами.

 Он, очевидно, и по сей день пасется где-то в окрестностях города. Его очень легко узнать, если он вам попадется на глаза: у него уздечка вся усыпана бриллиантами и изумрудами.