Но Волька совершенно машинально отнял руки от своего подбородка, и контролерша поперхнулась. – Пожалуйста, гражданин, – сказала она и дрожащими от страха руками оторвала контрольные талоны билета. В фойе было очень душно и жарко. Переминаясь с ноги на ногу, публика слушала игру джаз-оркестра. 

До начала сеанса оставалось еще пятнадцать минут. И казалось, что эти пятнадцать минут никогда не кончатся. Около самого входа в зрительный зал скучал Женя Богорад, круглолицый, коренастый паренек, выглядевший значительно старше своих четырнадцати лет. 

Это был старинный Волькин приятель. Он невыносимо страдал от одиночества. Ему не терпелось рассказать хоть кому-нибудь, как сегодня Волька сдавал испытание по географии. И как назло ни одного приятеля! Тогда он решил сойти вниз. 

Авось судьба пошлет ему кого-нибудь из знакомых. В самых дверях его сшиб с ног старик в канотье и расшитых золотом туфлях, который тащил за руку самого Вольку Костылькова. Волька почему-то прикрывал руками лицо. – Волька! – крикнул ему Женя и помахал рукой. Но Костыльков не выказал никаких признаков особой радости.

 Он даже, наоборот, демонстративно ушел в самый дальний угол фойе, и Женя обиделся. Он был очень гордый. «Ну и не надо», – решил он и пошел в буфет выпить стаканчик ситро. Поэтому он не видел, как вокруг его приятеля и странного старика начал толпиться народ. Когда же он попытался пробиться к Костылькову, было уже поздно. 

Вольку и старика Хоттабыча окружала плотная стена из многих десятков людей. Толпа продолжала расти. Граждане, громыхая стульями, оставляли свои места перед эстрадой. Вскоре оркестр уже играл перед пустыми стульями. – Скажите, пожалуйста, в чем дело? – спрашивал Женя, неутомимо работая локтями. Но ему никто не отвечал.

 Все стремились в заветный угол фойе, где, сгорая от стыда, притаился Волька Костыльков. Вскоре толпа разгалделась настолько, что стала заглушать звуки оркестра. Тогда навести порядок решил сам директор кино. Он откашлялся и громко произнес: – Граждане, разойдитесь! Что, вы бородатого мальчика не видели, что ли? Когда эти слова директора донеслись до буфета, все бросили пить чай и прохладительные напитки и ринулись посмотреть на бородатого мальчика. – Я погиб, ой, как я погиб! – тихо шептал Волька, с отвращением глядя на Хоттабыча. 

Хоттабычу было не по себе. Он не знал, что делать. – О мой юный повелитель! – нервно сказал он. – Прикажи, и все эти презренные зеваки будут превращены в прах вместе с этим трижды проклятым кино. – Не надо, – горестно ответил Волька, и крупные слезы покатились по его щекам и пропали в гуще бороды. Эта новость немедленно стала известна всем окружавшим Вольку. – Бородатый мальчик плачет, – пошел шепот по всей толпе. 

Потом лицо Костылькова вдруг просветлело. Он быстро повернулся к старику и сказал ему голосом, дрожащим от радостного волнения: – Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, слушай мой приказ! Старик Хоттабыч низко поклонился и ответствовал: – Слушаю, о мой повелитель! По толпе пробежал шепот. – Старик кланяется этому мальчишке… Вы слышали: оказывается, старик поклонился в ноги этому бородатому мальчику! Тут что-то неладно! 

Очень интересно!.. Волька продолжал: – Я приказываю тебе, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб: сделай так, чтобы с моего лица пропала эта проклятая растительность. – Но тебя тогда выгонят из кино, – пытался было возразить старик Хоттабыч. 

Однако, увидев нетерпеливый жест Вольки, он покорно ответил: – Слушаю и повинуюсь, о красивейший из красавцев! – Только, пожалуйста, побыстрее! – зло сказал Волька. – Слушаю и повинуюсь, – повторил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточенно прищелкивая пальцами. Борода и усы на Волькином лице оставались без изменений. – Ну? – сказал Волька нетерпеливо. – Еще один миг, о Волька ибн Алеша, – отозвался старик, нервно продолжая шептать и щелкать.

 Но борода и усы по-прежнему мирно росли на лице нашего несчастного героя. Старик Хоттабыч безрезультатно пощелкал еще немного. Потом, к удивлению и восторгу окружающих, он вдруг повалился на пол и начал, катаясь по пыльному паркету, бить себя в грудь и царапать лицо. – О, горе мне, – вопил при этом старик Хоттабыч, – о, горе мне! Тысячелетия, проведенные в этой проклятой бутылке, дали себя знать.

 Отсутствие практики, увы, губительно отразилось на моей специальности. Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой и твоими усами! О, горе, горе бедному джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу! – Что ты говоришь, Хоттабыч? – спросил Волька, ничего не разобравший в этих неистовых воплях. И старик Хоттабыч отвечал ему, продолжая кататься по полу и раздирая на себе одежду: – О драгоценнейший из отроков, о приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев. 

Я не могу избавить тебя от бороды и усов… Я позабыл, как это делается! Волька прямо-таки закачался от обрушившегося на него нового удара. 

Потом он со злостью дернул самого себя за бороду, застонал и, схватив хныкающего Хоттабыча за руку, поплелся с ним к выходу сквозь вежливо расступившуюся толпу. – Куда мы направляем сейчас свои стопы, о Волька? – плаксивым голосом спросил старик. – В парикмахерскую. Бриться. Немедленно бриться!