Папиному сослуживцу Бородулину стукнуло пятьдесят. Мама надела любимое серое платье, папа долго вывязывал галстук.

А Митьке было скучно и завидно.Наконец папа укротил непокорный галстук, а мама оторвалась от зеркала.— Чего это ты куксишься, — говорит папа, — завидуешь чёрной завистью? Нас-то небось не повёл на Викин день рождения!— Была нужда — завидовать, — говорит Митька, а сам всё равно завидует. — А здорово его стукнуло?— Кого? — удивляется папа.— Бородулина вашего.— А-а! Ты слышишь, мать, какой у нас остряк-юморист объявился?— Слышу.

 Ему бы для Аркадия Райкина писать.— Ладно уж, идите, веселитесь, — мрачно говорит Митька.— И пойдём, — говорят папа и мама.

Они ушли. Митька послонялся без дела по квартире, попытался читать, но книжка попалась уже читанная, да и читать чего-то не хотелось.Покрутил приёмник. Передавали что-то о коровах.Скукота.Тогда он пошёл в ванную и напустил в ванну немного воды.Он туда фикус поставил. Это был тропический остров Таити.

К нему плыли корабли — мыльницы.И тут вдруг зазвонил звонок.Он трезвонил без перерыва. Пока Митька шёл из ванной, пока открывал, он всё звонил, не переставая.Митька отворил дверь… и никого не увидел. А в звонке торчала спичка.— Это ещё что? — говорит Митька и растерянно озирается по сторонам. — Хулиганство какое!

Вдруг сверху послышалось хихиканье. Митька поднял голову и увидел… кого бы вы думали? Гошку Лисогонова, своего главного врага!— Ты?! — спрашивает Митька.— Ага, я. Испугался?— Ещё чего! Почему я должен пугаться?— Да, не испугался! А кто оглядывался с испуганным выражением лица? Кто слова бормотал? — спрашивает ехидно Лисогонов.— Ничего я не с испуганным, а просто так. Ты зачем пришёл?— А так, — отвечает Лисогонов. — Я к тебе в гости пришёл.

 Скучно.Митька, конечно, здорово удивился, но виду не подал.— Заходи, — говорит. — Мне тоже скучно.— А ты что, один дома?— Ага. Папа и мама в гости пошли к Бородулину. Его стукнуло.— Как это — стукнуло? — удивляется Лисогонов.— Да я шучу. 

Просто у него день рождения. Папа говорит: стукнуло пятьдесят. Вот я и шучу по этому поводу.— А-а, понятно, — говорит Лисогонов. — А что мы делать будем? 

Чем заниматься?— Наверное, надо тебя угостить чем-нибудь, раз ты гость.— Это правильно, надо угостить, — говорит Лисогонов. — Это ты хорошо придумал.— А чем? — спрашивает Митька.— Откуда же я знаю?

 Ты хозяин, ты и знай.— Может быть, котлетами?— Ещё чего! — возмущается Лисогонов. — Кто же это гостей котлетами угощает?! Котлеты сами едят. А шоколад у тебя есть?— Нету.— А конфеты?— И конфет нету. Сегодня две последние «Белочки» съел.— Эх ты! Что же это ты? Мои любимые конфеты! А варенье есть?— Есть! Варенье есть! Целая трёхлитровая банка есть, — кричит Митька обрадованным голосом.— Ну ладно уж, тащи варенье, — соглашается Лисогонов.И Митька принёс варенье. Они его столовыми ложками ели.Красота!Ешь себе сколько влезет. Никто не мешает. Никаких тебе блюдечек, никаких розеточек.Лисогонов ел так умело, так ловко зачерпывал, что завидно было глядеть. Зато Митька чаще лазал в банку.— Как твоё здоровье, Гоша? — осторожно спрашивает вдруг Митька.Лисогонов тут поперхнулся и подозрительно уставился на Митьку.— Хорошее, — говорит. — А зачем ты вдруг спрашиваешь?— Да это я так. Для поддержания разговора.— А-а, для поддержания! Тогда понятно. Хорошее здоровье. 

Только иногда болит голова, колено, почки и ещё здесь.Лисогонов неопределённо ткнул себя в грудь, значительно покачал головой и участливо поглядел на Митьку.— А твоё как? — спрашивает.Митька стал лихорадочно вспоминать, на что жаловалась его тётка Мария Григорьевна, когда приходила в гости.— Моё тоже хорошее, — отвечает, — только ужасно мучает сердце, печень и ещё этот, как его… мочевой пузырь.Лисогонов снова важно покивал, и они стали есть варенье дальше.

Минут через пятнадцать Лисогонов вдруг остановился и сделался красный как кирпич.— Какое-то оно липкое, — говорит и икает.— Потому что сладкое. Ты, Гошка, ешь его, оно малиновое.Они ещё минут десять вяло шевелили ложками. Варенье в них больше не помещалось. Не лезло, и всё тут!Лисогонов лизнул свою руку.— У меня рука сладкая, — говорит.— Испачкал, наверное, — отвечает Митька.— Нет. Я весь сладкий. Насквозь. Руки, ноги, всё. У меня ботинки и те сладкие, к полу прилипают. Мне ходить трудно.Митька лизнул одну руку, другую. 

Руки были сладкие, как варенье. Он испугался, но Лисогонову не сказал. Он побежал на кухню и куснул солёный огурец. Огурец был сладкий. Вот тут-то Митька по-настоящему перепугался.Что же это такое делается? Значит, теперь всё будет сладкое? 

Ни горького, ни солёного, ни кислого — одно сладкое? Ужас какой!Он вбежал в комнату. Лисогонов стоял пошатываясь и икал. 

А глаза у него были сонные и какие-то мутные.— У меня огурец сладкий, — кричит Митька. — Пошли в ванную, помоемся, рот пополощем.— Ага, — говорит Гошка. — Что я говорил? Насквозь! Обкормил меня своим паршивым вареньем!— Зачем же ты его ел?— Зачем, зачем! Как же не есть, если угощают. И теперь я сладкий на всю жизнь! 

Зачем только в гости к тебе пришёл!Фикус плавал в ванной на боку, а вода всё лилась и лилась тугим жгутиком. Митька закрутил кран. Лисогонов в очередной раз икнул и плюнул в воду.— Ты в ванну не плюй! Она океан, — говорит Митька.— Океан, океан! Я б тебе показал океан, не будь я гостем! Нарочно обкормил меня.— Это я бы тебе показал! Жалко, что ты гость!— А ну покажи!— И покажу!Только Митька приготовился пустить в дело свой знаменитый аперхук, как вдруг снова звонок трезвонит. Митька побежал отворять и увидел маму с папой.— Ты чего это на цепочку закрываешься? — спрашивает мама. — В дом не попасть.— А вы уже насовсем вернулись?— Нет, — говорит папа. — Мы подарок забыли. 

Сейчас уйдём.— Слушай, папа, — шепчет Митька, — там у меня в ванной Лисогонов сидит. Мы немножко варенья съели, и теперь мы сладкие.— Вывозились в варенье?— Да нет же! Мы насквозь сладкие! Для меня солёный огурец и тот сладкий. И руки у меня сладкие и всё-всё!Тут вдруг выбежала в прихожую мама с банкой в руках.— Михаил, — кричит, — какой ужас! Они объелись! Целую трёхлитровую банку варенья почти целиком съели!

 У них будет заворот кишок!Папа побежал в ванную и вынес Лисогонова. Гошка свесил голову и икал, не переставая, в очень быстром темпе.— Я леденец, — бормочет, — нет, я лучше шоколадный. Это он, Митька, леденец.— Тихо, — говорит папа. — И ты, мать, не плачь. Живы будут эти леденцы. Дай им английской соли побольше. 

Разведи в тёплой воде. А я сейчас «скорую помощь» вызову.А Митька подумал, что, видно, очень скверная штука заворот кишок, раз мама плачет и «скорую помощь» вызывают. И наверное, у него уже начинается этот самый заворот, потому что чувство такое, будто в живот булыжник положили. Он сидел на диване рядом с Лисогоновым и старался к нему не прикасаться. Чтоб не слипнуться.Прибежала мама, принесла две кружки английской соли.— Пейте немедленно, — говорит, — а то помрёте.Ого как не хотел помирать Лисогонов!

 Ого как вцепился в кружку, даже расплескал немножко! Митьке тоже не хотелось умирать, у него ещё всяческих дел на земле было полным-полно. И жалко губить свою молодую жизнь зазря.Он стал пить большими глотками. 

И сначала было сладко, потом горьковато, а после так горько, что слёзы из глаз покатились.Митька тогда впервые понял, как это «плакать горькими слезами».

Затем приехал доктор. Кругленький такой, быстрый.Он как мячик катался по квартире и смеялся, будто рассыпал стеклянный горох.